Мертвый сезон

Воронин Андрей Николаевич

– Это все? – спросил Сиверов.

– Обыскивать будете? – скривился Оловянников.

– Ладно, верю, – улыбнулся Глеб.

– Эх, – сказал Оловянников. – А может, все-таки дадите интервью? В кои-то веки довелось поговорить с таким человеком! Скажите, вам не страшно ходить по улицам? Я, например, сразу вас узнал.

– Могли бы хоть притвориться, что не узнали, – буркнул Глеб. – Вы хотя бы понимаете, что я с вами должен сделать, раз вы меня опознали? То есть, я хотел сказать, если бы я был тем человеком, о котором вы сейчас подумали.

– Почем вы знаете, о ком я подумал?

Впрочем, вы правы. Для вас мы все, наверное, одинаковы. Когда смотришь на мир через прорезь прицела, индивидуальные черты стираются, не так ли?

– Пойдите к черту, – вежливо сказал ему Глеб. – Что вы в этом понимаете, писака?

– Сами идите к черту, – огрызнулся Оловянников и нервным жестом поправил на переносице очки. Глеб испытал острую потребность повторить его жест, но сдержался: Оловянников мог решить, что он его передразнивает. – Удивительное дело, – продолжал журналист, – все лучше меня знают, в чем я разбираюсь, в чем нет и как я должен писать. В кого ни плюнь, все учат!

– А вы поменьше плюйтесь, – посоветовал Глеб. – Кроме того, вы не одиноки. У вас прекрасная компания! Писатели, журналисты, музыканты, художники – все от этого страдают. Даже политики.

– Вы правы, – сказал Оловянников. – Но мне не нравится быть в одной компании с политиками.

– А с писателями и художниками нравится? Ладно, беру политиков обратно.

– То-то же. Так я не понял, что, собственно, вы мне предлагаете?

– Это можно назвать черным пиаром, – сказал Глеб. – Не сомневайтесь, именно так это и назовут. А если по существу, это магнитофонная запись одного очень откровенного разговора. Участники – Багдасарян, Чумаков и Скрябин. Тема... Ну, сами разберетесь. Они там о многих вещах говорят.

– Например?

– Например, о причинах смерти Гаспаряна. О шантаже одного высокопоставленного лица с целью протолкнуть Чумакова на пост губернатора. О... Ну, не буду пересказывать. Должны же вы получить удовольствие от прослушивания!

Оловянников нахмурился.

– Удовольствие... – повторил он. – Удовольствие я, конечно, получу. Но боюсь, в придачу к удовольствию я получу судебный иск в защиту чести и достоинства. А судиться с мэром... Ну, вы же не вчера родились!

– Не будет он с вами судиться, – возразил Глеб. – Ему сейчас не до того. Вы что, не понимаете, что я даю вам отличную возможность свалить эту сволочь раз и навсегда?

– Тоже мне, подарок, – пренебрежительно скривился Оловянников. – Одну сволочь свалишь – другая придет. И первым делом устроит мне веселую жизнь – такую, что мне небо с овчинку покажется.

– Ну, это вряд ли, – сказал Глеб. – Пример предшественника и в особенности некоторых его сподвижников многому его научит, если он не полный идиот.

– А если полный? А если у меня ничего не выйдет? Думаете, наш главный редактор станет так рисковать?

– Аллах с вами, юноша, – сказал Глеб. – Не хотите – не надо. Справлюсь без вас. Просто не хотелось брать грех на душу. Но вы правы – наверное, так будет лучше.

– Хотите сказать, что вы его... того?..

– Ну а вы как думаете? Вы же поняли, кто я такой, правда?

– Не совсем. На кого вы работаете – на конкурирующую группировку? Я знаю, что

многие недовольны тем, как Багдасарян с помощью Чумакова подмял под себя весь город. И не только город. Я понимаю, что вы не станете называть имена...

– Не увлекайтесь, – сказал Глеб. – Я не подписывался давать интервью, помните? Так вы берете кассету или я пошел?

– Беру, – решительно сказал Оловянников. – А она подлинная?

– Не говорите ерунды, – сказал Глеб. – Я хочу знать, когда выйдет статья.

– Если материал того стоит, то в ближайшем номере.

– А главный редактор?

– Главного я беру на себя. Во-первых, он мой хороший приятель, а во-вторых... Ну, в конце концов, подсыплю ему слабительного. Ему не на кого оставить газету, кроме меня.

– Хорошо, – сказал Глеб. – В том, что касается вашей профессии, я вам полностью доверяю. Я читал ваши материалы, вы молодец. Но вы понимаете, что рискуете, и рискуете сильно?

– Не впервой, – сказал Оловянников. – Хотя, извините, приврал. Такое – в первый раз. Только бы материал оказался стоящим!

– Вы такого в руках не держали, – сказал Глеб. – Только смотрите в оба.

– Не учите меня жить, – ответил Оловянников. – Кассету, кассету давайте!

Глеб усмехнулся, вынул из кармана кассету и отдал ее журналисту вместе с диктофоном.

– Смотрите в оба, Игорь, – повторил он.

Он закурил еще одну сигарету и долго смотрел, как Оловянников идет по аллее – низкорослый, щуплый, сутулый, с потертой спортивной сумкой на правом плече. Глеб думал, не ошибся ли он, затеяв это дело, но стрелять ему больше не хотелось – по правде говоря, он немного устал и мечтал закончить работу тихо, без крови. А вовремя опубликованная статья могла раз и навсегда поставить точку в карьере господина мэра и его ближайшего подручного, начальника городского управления внутренних дел Петра Ивановича Скрябина.

* * *

Глеб расставил на полочке под зеркалом извлеченные из картонной коробочки принадлежности и с сомнением их оглядел. Полка была грязноватая; на зеркале красовались засохшие брызги зубной пасты, похожие на карту звездного неба в районе Млечного Пути; с коробки Глебу улыбалась красотка с ярко-красными губами, синими глазами и волной блестящих волос, красиво ниспадавших на обнаженное загорелое плечо. На фоне замызганной ванной комнаты Розы Соломоновны заключенное в улыбке блондинки обещание выглядело беспардонным враньем. Глеб вздохнул и еще раз перечитал напечатанную мелким шрифтом инструкцию.

В инструкции как будто все было просто и понятно, но стоило Глебу перевести взгляд с бумаги, где та была напечатана, на подзеркальную полочку с разложенными на ней предметами, как ясность исчезала, а на смену ей приходила уверенность, что ему ни за что не справиться с задуманным делом. Он пустил горячую воду и нерешительно натянул на правую руку прозрачную целлофановую перчатку. Перчатка была одна; к тому же она оказалась Глебу маловата. "Ни черта не получится, – подумал он, беспомощно косясь на инструкцию, как будто та могла ему помочь. – Ведь я сейчас такое с собой сотворю, что потом, пожалуй, и на улицу не выйдешь. Может, не стоит и пробовать?"