Мерзавец на выданье
Шрифт:
Елизавета была права, Валерия действительно стеснялась Французского и действительно прятала его от подруги. Можно представить ее досаду, когда внезапно увидела она его, своего Анатолия, растрепанного, пьяного и небритого, шагающего им навстречу, в старом помятом плаще, в стоптанных башмаках…
«Что этого урода заставило подняться с дивана?!» — ужаснулась Валерия и даже зажмурилась, опустила голову, в надежде, что Французкий ее не заметит.
Но он заметил и, расталкивая прохожих, бросился наперерез.
— О-оо!
— Мужчина, в чем дело? — недовольно спросила Елизавета, брезгливо отталкивая его.
— О-оо! — воскликнул он, вкладывая в это междометие всю игривость, на какую только был способен.
— Мужчина, вы кто? — уже мягче поинтересовалась Елизавета, а Валерия покраснела до корней волос.
Анатолий качнулся и сильно заплетающимся языком представился:
— Я, ик! простите, Французский.
Елизавета опешила, вымолвила свое обычное «ку-куру-куку!» и сочувственно уставилась на подругу. Та вжала голову в плечи, друг же ее не унимался. Радостно заржав, он воскликнул:
— Да, я Французский! Подданный! Ик!
— Сильно подданный, — желчно констатировала Елизавета. — Фу-уу! Разит как из пивной бочки! Шел бы ты, дорогой, куда шел.
Анатолий качнулся, сурово глянул на Валерию и пояснил:
— Я без нее ни-ни. Мы оба, — он сделал жест, которым лепят пирожки.
Елизавета с отвращением поморщилась.
— Фу, гадость какая! — сказала она, отталкивая Французского и увлекая за собой подругу.
— Девушки, вы знаете, что такое жизнь? — с пафосом вопросил он им вслед сильно заплетающимся языком.
Ответа не последовало, и Французский громогласно продолжил:
— Жизнь, это мучительная и бесполезная борьба с алкоголизмом!
Прохожие по необъяснимому русскому обычаю с симпатией смотрели на пьяного мужика и хихикали с одобрением. Валерия видела это и презирала и себя, и прохожих, и Лизку, и конечно Французского. Его — больше всех.
— Не знала, что он у тебя такой философ, — ядовито заметила Елизавета, ускоряя шаг. — Сразу чувствуется, что бедняга не столько живет, сколько ищет смысл своего бесцельного существования.
— Да-а, он такой, — вздохнула Валерия.
Расстроенная, она беспомощно оглянулась — Французский застыл в своем помятом плаще, щуплый, жалкий и пьяный…
Елизавета тоже бросила на него взгляд: презрительный, испепеляющий.
— Это надо отметить, — сказала она. — Так, милочка, сейчас же приглашаю тебя в ресторан. На обед. Посидим, поговорим «за жизнь».
— Я не одета, — испугалась Валерия.
— Ты всегда не одета, потому что все деньги угрохиваешь на Французского подданного. И вообще, что происходит? Просто ку-куру-куку и больше сказать ничего не могу! Слов нет!
Елизавета была возмущена. Время поджимало. Роман с Кругловым вошел в ту критическую стадию, когда настала пора для срочных и решительных
Елизавета по-прежнему не решалась ранить Валерию своим счастьем. Она тщательно скрывала отношения с Кругловым. Но долго так продолжаться не могло. Больше рисковать Елизавета не хотела да и слишком опасно, Круглов мог сорваться с крючка. Она решила брать быка за рога.
В ресторане для разгона Валерия выслушала лекцию о женском достоинстве. За лекцией последовал вопрос:
— Зачем ты с «этим» живешь?
Валерия прекрасно понимала, что слово «это» заменяет другое, более обидное слово «ничтожество». Она рассердилась и закричала:
— А с кем мне жить? Я не могу жить одна, а ничего другого нет у меня!
Елизавета нахмурилась:
— Лера, ты же гордая, я знаю.
— Не гордая я! — огрызнулась Валерия.
— Гордая, просто скрываешь. Привела на свой диван какого-то Французского, — Лиза сделала паузу и добавила: — хронически подданного.
Валерия возразила:
— Толя не пьет.
— Что ты говоришь? — с сарказмом воскликнула Елизавета: — Трезвенник? Только что видела своими глазами. Так не пьет, что еле стоит на ногах и языком не ворочает. Лера, опомнись, — принялась увещевать она, — Французский никчемнейший человечишко. Одно слово: подданный. Он на шее твоей сидит да еще, наверняка, упрекает тебя, обижает…
Валерия обреченно молчала. Покорность подруги Елизавету взбесила.
— Черт возьми! — закричала она. — Олух какой-то тебя, красивую умную бабу, унижает! А ты спокойна? Да, ку-куру-куку?! Неужели это все тебя не колышет, не колет?
— Колет! — взорвалась Валерия, тоже переходя на крик. — Да, колет! Очень сильно колет! Что уставилась? Колет! Колет! До самой печенки колет!
— Не нервничай, — сказала Елизавета, мгновенно успокаиваясь сама. — Если колет, так в чем же дело?
— А ты не знаешь? Сейчас расскажу. Психолог Левин проводил эксперименты на крысятах. Одних он нежно поглаживал, других колол, а третьих оставлял без внимания. Знаешь что в результате произошло?
Елизавета равнодушно пожала плечами:
— Понятия не имею.
— Те крысята, которых он поглаживал, выросли здоровыми. Те, которых колол, тоже были здоровыми, но… злыми. Оч-чень злыми, — прошептала Валерия и тут же закричала: — А вот оставленные без внимания, болели! Сильно болели! Понимаешь? Я не хочу болеть! Я нормальная! Здоровая! Хоть и злая! Ну уж прости! Меня давно не гладил никто!
Она сделала паузу и продолжила уже тихо, даже устало:
— Лизка, отвяжись, пусть лучше колет. Ведь кто-то же должен меня любить.
— Хочешь сказать, колоть, — ехидно поправила Елизавета.