Мерзкая плоть
Шрифт:
Раздались возгласы патриотического восторга. Во всех концах буфета пили за здоровье мисс Рансибл.
Несколько минут спустя:
– Внимание! Вынужден опровергнуть последнее сообщение, будто № 13, английская «планкет-бауз», за рулем мисс Агата, установила рекорд. Только что поступило сообщение, что № 13 сошла с трека сразу после железнодорожного переезда и пять миль шла без дороги, а на трек вернулась только у поворота «Красный лев». Судьи этот этап не зачли.
Несколько минут спустя:
– Внимание! № 13, английская «планкет-бауз», за рулем мисс Агата, вышла из гонок. Некоторое время назад
– Ну, деточки, мне повезло, – сказал подоспевший Майлз. – Только второй день работаю в газете, и пожалуйста, сенсация. Уж если за такое в «Эксцессе» не похвалят… опять же деньги… – И он побежал в палатку связи – одно из удобств, предусмотренных устроителями гонок, – диктовать длинную корреспонденцию о несчастье, постигшем мисс Рансибл.
Адам пошел с ним и отправил Нине телеграмму: «Пьяный майор в буфете не фикция тридцать пять тысяч поженимся завтра все чудесно Агата пропала целую Адам».
– Как будто все ясно, – сказал он.
Потом они пошли в санитарную палатку – тоже одно из удобств, предусмотренных организаторами, – навестить приятеля Майлза. Он жаловался на боль в плече и тревожился за свою машину.
– Какая бессердечность, – сказал Адам. – По-моему, ему бы следовало тревожиться за Агату.
– Автомобилисты вообще бессердечные, – сказал Майлз со вздохом.
В палатку внесли на носилках капитана Марино. Когда его проносили мимо приятеля Майлза, он с громким стоном повернулся на бок и плюнул ему в лицо. Еще он плюнул в лицо врачу, который делал ему перевязку, и укусил одну из сестер.
В санитарной палатке сложилось мнение, что капитан Марино – не джентльмен.
Арчи выяснил, что до конца гонок уехать невозможно, а гонки продлятся еще не меньше двух часов. Машины все носились и носились по кругу. Время от времени бойскауты наклеивали против какого-нибудь номера большую красную букву В [18] , тем отмечая очередную жертву неполадок в моторе, столкновения или Чертова поворота. По гребню холма к дверям палатки-столовой тянулась длинная очередь. И пошел дождь.
18
Выбыл.
Ничего не оставалось, как снова идти в бар.
Последняя машина финишировала уже в сумерках. Победителю вручили серебряный позолоченный приз. Репродуктор передал «Боже, храни короля» и бодрым голосом распрощался с публикой. Стоявшим в очереди перед столовой вежливо сообщили, что обедов больше не отпускают. Буфетчицы в баре затянули: «Стаканы, леди и джентльмены, просим сдавать стаканы». Санитарные машины в последний раз пустились по трассе – подбирать уцелевших. Только тогда Адам, Майлз и Арчи Шверт пошли разыскивать свою машину.
На обратном пути стемнело. До города ехали час. Адам, Майлз и Арчи Шверт почти не разговаривали. Опьянение их достигло той второй стадии, красочно описанной во всех брошюрах о вреде пьянства, когда мимолетная иллюзия довольства и душевного подъема сменяется меланхолией, расстройством желудка и моральным
Ленивый поток машин, в котором они двигались, вынес их наконец в центр города, к неярко освещенному фасаду отеля «Империал». У его вращающихся дверей крутился бурный водоворот энтузиастов автомобильного спорта.
– Я просто падаю от голода, – сказал Майлз. – Давайте сначала поедим, а потом уж займемся Агатой.
Но управляющий «Империала», игнорируя и превосходство сил противника и необходимость, мужественно отстаивал нерушимый режим британских отелей. Чай, объяснил он, подастся ежедневно в Пальмовом саду от четырех до шести часов, по четвергам и субботам играет оркестр. Табльдот – в ресторане от половины восьмого до девяти. Во втором зале в эти же часы можно пообедать `a lа саrtе. Сейчас двадцать минут седьмого. Если джентльменам угодно вернуться через час и десять минут, он сделает для них все, что в его силах, но резервировать для них столик не берется. Публики сегодня особенно много, объяснил он, – вблизи города проходили автомобильные гонки.
Портье оказался более отзывчивым, он сказал, что немного дальше по Главной улице, рядом с кинематографом, есть кафе под названием «Королевское». Однако он, видимо, давал те же сведения всем, кто к нему обращался, -»Королевское кафе» было полно до краев. Все сердились и ворчали, но столики доставались только самым язвительным и надменным, а еда – самым скандальным и грубым. После этого Адам, Майлз и Арчи Шверт попытали счастья еще в двух кафе (одно из них содержали дамы-благотворительницы, и называлось оно «Честный индеец»), в рабочей столовой и в лавчонке, где торговали жареной рыбой. В конце концов они купили в кооперативной лавке пакет печенья «Смесь» и разъели его в угрюмом молчании в Пальмовом саду «Империала».
Шел уже восьмой час, когда Адам вспомнил о свидании в американском баре. Здесь тоже, разумеется, была давка. Сюда заглядывали и гонщики – розовые после ванны, в смокингах и белых крахмальных рубашках, каждый со своей свитой поклонников. Адам протолкался к стойке.
– Вы тут не видели пьяного майора? – спросил он.
– Еще чего, – фыркнула буфетчица. – А и увидела бы, так не стала бы обслуживать. В моем баре таким не место. Выдумали тоже!
– Сейчас-то он, может быть, не пьяный. Но скажите, вы здесь не видели такого толстого краснолицего мужчину с моноклем и усы подкручены вверх?
– Был тут недавно такой. Он что, ваш приятель?
– Мне необходимо с ним повидаться.
– Так я вам вот что скажу – вы приглядывайте за ним получше и больше его сюда не водите. Что он тут только вытворял – страшное дело. Два стакана разбил, к посетителям цеплялся. В руке у него было три, не то четыре фунтовых бумажки. Он все махал ими и приговаривал: «Каков анекдот? Я нынче встретил одного остолопа. Я ему должен тридцать пять тысяч, а он меня ссудил пятеркой». Ну разве можно так говорить при посторонних, а? Он минут десять как ушел. Я рада-радешенька была, что наконец убрался, -честное слово.