Месс-менд (сб.) ил. Е.Ведерникова
Шрифт:
— Давно бы так, Тодте! — шепчет он лихорадочно, не вырывая у него руки. — Такой милый, безвредный человек, милый собеседник, добрейшая и милейшая личность! Вы его полюбили, ведь полюбили, Тодте, а? Будем работать вместе!
— Именно, дружочек, именно... В тюрьме ни с кем ни слова. У надзирателя наденьте пасторскую шляпу. Войдя в камеру старушки, выдайте себя за пастора. Налегайте на тысячу золотых марок!
— Знаю, знаю! — восторженно ответил Друк. — Странно, как прояснились мои мысли. Я был подавлен, положительно подавлен... Я не мог вынести вашего недоверия к Крамеру. Ну, едем, едем. А вечером мы все вместе отправимся
Человек в протезах между тем покончил со своим собственным гримом. Он был сейчас ни дать ни взять щеголеватый секретарь Карла Крамера. Он взял Друка под руку и сошел с лестницы как раз в ту минуту, когда черная закрытая карета с инвалидом-извозчиком на коалах была подана к крыльцу Велленгауза.
Глава сорок шестая.Признание дамы из Померании
Доехав до тюрьмы, секретарь осторожно выпрыгнул, быстро ввел Друка в приемную, вызвал начальника тюрьмы, и через несколько минут оба уже стояли перед камерой старухи.
— Беснуется! — шепнул им надзиратель. — С полчаса, как снесли ей ужин. Вашу кружку и прочую посуду получили и подали.
Боб и не подумал спросить — «какую посуду». Впрочем, он даже не мог говорить: спазмы давили ему горло, точно он схватил сильнейшую жабу.
Между тем секретарь отворил дверь и вошел в камеру. Друк последовал за ним.
Старая дама из Померании была в истерике. Она бегала взад и вперед по комнате с распущенными волосами и разорванным воротом. Останавливаясь по углам, она колотила себя в грудь, кряхтела, охала, хохотала, плакала, то в последовательном порядке, то одновременно, наподобие симфонического tutti [6] . Завидя Друка и секретаря, она остановилась и как подкошенная, упала на кровать:
6
Полный оркестр (когда играют все инструменты сразу).
— О, о, о! Это вы, господин пастор?
— Да, — ответил Друк низким, сиплым голосом, с трудом ворочая языком, — я пастор, добрая женщина, и пришел дать вам утешение... Ай! Что это такое?
Шагнув к кровати, он споткнулся и чуть было не покатился вниз. На полу лежала опрокинутая синяя эмалированная кружка. Вокруг нее валялось несколько дохлых мышей животами и лапками вверх.
Старуха взглянула вниз и судорожно захохотала.
— Они принесли мне жижу и кипяченую воду! Женщине моих лет и в моем отчаянии, господин пастор! Я пью воду только тогда, когда иду под дождем без зонтика. Две-три капли рому на кипяток, господин пастор, — вот все, что требуется для женщины моих лет. А эти негодяи, убийцы, казнокрады вообразили, что я пью кипяченую воду!
— Вы бросили кружку на пол? — спросил Друк, нагибаясь за синей кружкой.
— Я передернула плечами от негодования» Если она свалилась, вините надзирателя, ставящего все на самый кончик стола!
Боб Друк держал в руках странную круглую кружку, сделанную без единого острого угла и без ручки. Она была не тяжелее кусочка ваты. Эмаль покрывала какое-то легчайшее вещество, похожее скорей на картон, чем на металл. Кружка была пуста и суха.
Глаза Друка блеснули странным светом.
— Взгляните, — сказал он секретарю, протягивая ему кружку, — это моя кружка. Не странно ли? Самоубийца жива.
Секретарь пристально глядел на мнимого Карла Крамера. Сыщик был в необычайном волнении. Он остро поглядывал из-под очков, ноздри его трепетали, пальцы судорожно двигались. Подняв за хвост одну из дохлых мышей, он раскачал ее в воздухе и отшвырнул в самый дальний угол.
— А эта глотнула воды и подохла. Соберите посуду и мышей. Возьмите мою кружку с собой. Они будут вещественными доказательствами.
С этими словами он подсел на кровать к старухе и взял ее за обе руки. Голос его сделался ангельски нежным.
— Добрая, дорогая дама, соберитесь с мыслями. Вы хотели видеть пастора. Я пастор. Что у вас на совести? Как вы дошли до тюрьмы?
— Не дошла, а доехала, — злобно ответила старуха, глядя на сыщика недоверчивыми желтыми глазами. — Коли вы пастор, ушлите того человека, уставившего на меня свои дурацкие глаза, точно я преступница.
— Он должен остаться, дорогая дама. Не бойтесь говорить при нем.
Старуха опустила голову с седыми космами.
— Я должна вас спросить, господин пастор. Того... покойничка, которого я видела в морге, обвиняют в убийстве этого дурака Вейнтропфена. Между нами будь сказано, хоть он и убит, а дурак, и я всегда говорила, что дурак и дурррак!
— Не только обвиняют. Он найден на несчастном Вейнтропфене с пальцами, сжимающими его шею. Смерть Вейнтропфена наступила от удушения.
— Ага!
Старуха самодовольно закивала головой.
— Я всегда знала, что дурак-то получит по заслугам. Доказал-таки, чего стоит. Но, господин пастор, значит, покойничек считается убийцей?
— Он и есть убийца.
— Какое же ему будет за это наказание?
— Первым долгом, дорогая моя сударыня, он будет лишен всех прав состояния, во-вторых, заклеймен перед потомством. В-третьих, его имущество будет взыскано в пользу семьи убитого, если таковая предъявит иск.
— Ох, ох! — взвыла старуха, — Да Вейнтропфен был холостяк. Где же ему, подлецу, жениться при такой глупости, когда он мог вместе с булкой откусить свой собственный язык?
— Вы хорошо знали убитого, — не знаете ли вы убийцу? — этот вопрос мнимый пастор задал самым легким и нежным тоном, вполголоса. Но дама из Померании вскочила, как посаженная на горячую сковородку.
— Откуда мне его знать?! — завопила она диким голосом. — Если ближайшие родственники разоряют несчастных женщин, которым на старости лет остается кипяченая вода, так вы думаете, что я разожму глотку и сболтну лишнее?! Зря думаете, зря, зря! Никого не знаю! Знать не хочу!
— Но ведь тысяча марок... Все-таки, сударыня, это сумма. Нельзя же вам забывать, что вы можете получить тысячу марок.
Старуха выпрямилась и схватила пастора за плечо:
— А вы думаете, они мне выдадут тысячу марок?
— Конечно, выдадут. Выпустят из тюрьмы. Оплатят судебные издержки. Обратный путь до дому!
— И они мне выдадут, что бы я ни сказала?
— Разумеется, если только сказанное вами будет правдой.
— Хотела бы я посмотреть, как они ухитрятся найти это неправдой, если он был таков в моем собственном чреве!