Мессалина
Шрифт:
— В таком случае позволь мне удалиться, — с обидой ответил Эвод.
— Позволяю, в особенности для того, чтобы отыскать Луция Вителлия и поберечь свое место на цезаревой службе. И благодари свою императрицу за великодушие: наглость твоя заслуживает сурового наказания.
Мессалина тотчас же забыла об этом случае. Пирушка, которая должна была состояться тем вечером и на которой она собиралась заловить в свои сети Гая Силия, имела для нее куда большее значение.
Едва минуло две недели, как в Рим пришло новое письмо от Клавдия. Мессалина, к досаде своей, узнала, что император во главе своих легионов уже покорил многие британские племена и испрашивал у сената разрешение отпраздновать триумф.
— Уже, — вздохнула Мессалина. — Как быстро пролетело время!
Она рассеянно пробегала глазами подробное
«Мы сразились с британцами в годовщину победы Германика над германцем Арминием. Марс и Беллона были с нами и даровали нам победу. Мы взяли восемь тысяч человек в плен, четыре тысячи семьсот вражеских воинов были убиты, тогда как сами потеряли всего лишь триста восемьдесят человек. Теперь я возвращаюсь в Галлию и остановлюсь в Лугдуне, чтобы дождаться ответа сената. Я хочу, чтобы ты приехала ко мне и разделила со мной триумфальные почести».
Она решила продиктовать ответ, который, по ее мнению, мог бы понравиться Клавдию.
«Мессалина — своему дорогому и высокочтимому супругу.
Из твоего послания я узнала о победе. Никогда еще я не испытывала большей гордости. Я постаралась рассказать детям, какой ты храбрый. Они еще слишком малы и многого не понимают, но Германик спрашивает о тебе каждый вечер. Сенат охотно даст согласие на твой триумф, поскольку ты его заслужил. Я спешу быть рядом с тобой в этот великий день. Здесь мы все думаем о тебе. Вителлий, замещая тебя, старается изо всех сил, но он не сумел помешать сенаторам обесценить медные монеты с изображением Калигулы. Это известие, быть может, расстроит тебя, но что оно в сравнении с твоим триумфом? Я поговорю с Мнестером, чтобы он подготовил представление, достойное твоей славы. Хорошо было бы добиться, чтобы сенат проголосовал за сооружение ему статуи, ведь народ его обожает. Уверена, что ты одобришь меня и согласишься почтить таким образом одного из талантливейших артистов нашего времени в самый день твоего триумфа.
Юст Катоний, начальник преторианцев, в твое отсутствие попытался поднять мятеж; Вителлий заключил его под стражу. Он заслуживает смерти; мы ждем твоего решения. Вскоре я отправляюсь в Лугдун. Будь здоров».
Получив письмо от жены, Клавдий несколько раз перечитал его и остановился на том месте, где речь шла о сыне. Скоро они вместе будут праздновать его победу, и он наконец-то обнимет детей. Порадовавшись этому обстоятельству, он ознакомился с решением сената, который назначил празднование триумфа на первый день марта следующего года.
У него вдруг появилась уверенность, что он действительно великий император — Тиберий Клавдий Друз Нерон Август Германик Британик, Отец отечества, Великий понтифик, удостоенный заслуженного триумфа. Как далек был теперь от него тот смешной хромоножка, над которым так долго потешалась его родня!
Глава XVII
ТРИУМФ
В синем небе с редкими молочно-белыми облаками неяркое февральское солнце воздавало почести Мессалине. Тогда как Юпитер не переставал грохотать в дни, предшествующие празднику, солнце ликовало по поводу новых привилегий императрицы. Сенат постановил, что впредь она сможет сидеть в театре в первом ряду вместе с весталками, рядом с консулами, послами, магистратами и пользоваться закрытой повозкой для передвижений по улицам Рима. Теперь ей недоставало лишь титула августы, а Клавдий пока не был расположен предпринимать какие-либо шаги с тем, чтобы ей его присвоили. Сам он принял венок гражданина, гирлянду из золотых листьев дуба, пожалованную ему за то, что в походе, избрав разумную стратегию, он сохранил жизнь своих солдат, и морской венок, украшенный волнорезами кораблей, — за то, что высадился в Британии в кратчайшие сроки, рискуя жизнью. Сенат также присвоил ему наследственное имя Британик. Его сын Германик отныне мог именоваться Друз Британик, и вскоре все привыкли называть его Британиком. Для увековечения памяти о победе Клавдия уже были заложены первые камни триумфальных арок: одной в Гезориаке, другой в Риме, на Фламиниевой дороге.
На рассвете грандиозного дня Мессалина позвала Ливию, чтобы та помогла ей облачиться в самую красивую шелковую тунику с пурпурной каймой. Она надела на руки, шею и щиколотки дорогие украшения, а на голову — золотой венок с драгоценными камнями. Приготовления к празднеству заняли у нее три часа.
Тем временем Клавдий, находившийся за пределами Рима, осмотрел войска, которые готовились пройти торжественным маршем по городу, и приказал выдать солдатам причитавшееся им денежное вознаграждение. Затем он вручил повязки четыремстам всадникам и пехотинцам за выдающиеся заслуги и сорок золотых браслетов тем, кто проявил беспримерное мужество. Особо он думал об Авле, продолжавшем завоевывать южную Британию, и вознамерился, в случае победы, устроить ему овацию. Наконец, он подтвердил сделанное Луцием Вителлием назначение на должность начальника преторианцев Лузия Гету вместо Катония, приговоренного к смерти.
После раздачи наград Клавдий принял наместников провинций, специально приглашенных в Рим на празднование триумфа, и послов союзных Риму государств.
В пятом часу кортеж покинул лагерь преторианцев, вошел в Рим через Триумфальные ворота на северо-востоке города и вступил на Священную дорогу. На пути следования кортежа собралось такое количество народа, что легионеры, обязанные следить за тем, чтобы путь был свободен, с трудом сдерживали толпу. Клавдий нашел Рим похорошевшим, что можно было ожидать, поскольку эдилы, следуя пожеланиям императрицы, предписали горожанам вымыть фасады храмов и домов, вымести и полить улицы, украсить цветами окна. Алтари и статуи украшали гирлянды из разноцветных витых лент, а помещения храмов освещались с того времени, как было объявлено о победе.
Магистры шли пешком, за ними следовали сенаторы, облаченные в тоги с искусно заложенными мелкими складками. Трубы победной мелодией возвещали о провозе трофеев; они грудами лежали на колесницах, запряженных празднично разубранными мулами. Клавдий мог гордиться военной добычей: она представляла собою огромное богатство в виде золотых и серебряных вещей, оружия, оловянных и бронзовых сосудов, дорогих украшений, резных чаш, свинцовых слитков, расшитых одежд. Далее ехали двенадцать колесниц, символизирующих двенадцать британских племен, и на каждой из них имелись свои знаки отличия. На других колесницах стояли макеты покоренных городов и изображения варварских божеств. Большое пространство отделяло эту часть кортежа от жрецов Юпитера, вооруженных ножами, и слуг, несших священные оружия; все эти люди вели на заклание белых быков, рога которых были украшены красными гирляндами.
Жалкое зрелище являли собою пленники, шедшие за жертвенными животными: британская знать и воины со своими семьями, жена и дети британского царя — все закованные в цепи. За ними шли рабы, которые несли золотые венки, подаренные союзниками императору. Далее следовали двадцать четыре ликтора, одетые в пурпур и с фасциями в руках. Они открывали путь триумфальной колеснице, в которой восседал император в расшитой золотом тоге. В правой руке он держал оливковую ветвь, в левой — скипетр из слоновой кости. Он был прям и неподвижен, его голову венчали лавры, специально привезенные из Дельфов. Рядом с ним стоял раб и держал над его головой золотую этрусскую корону. Другой рукой раб звонил в висящий на колеснице колокольчик, защищая ее от дурного глаза, и беспрестанно повторял императору:
«Смотри позади себя и помни, что ты человек».
За императорской ехали колесницы Вителлия и Помпея Магна. Красс Фруги, вторично надевший триумфальную тогу, ехал рядом с ними верхом. Далее следовала повозка Мессалины, а за ней — военачальники в триумфальных тогах, боевые машины, конница и пехотинцы, копья которых украшали лавровые ветви. Солдаты XX легиона пели песни и отпускали шуточки в адрес Мессалины, которую слишком переполняло счастье, чтобы она могла сердиться на них. Став императрицей в юном возрасте, она получала наивысшие почести в двадцать лет, и гордыня ее торжествовала. Она посмотрела на Октавию и Британика, сидевших перед ней на скамейке, и лицо ее еще больше просияло при мысли о том, что в один прекрасный день ее сын взойдет на императорский трон. В душе она пожелала Клавдию долгих лет жизни, чтобы их сын успел вырасти и сделаться способным принять в наследство власть.