Месть Альбиона
Шрифт:
И всё же не одно лишь глубинное отвращение к власти заставили его уложить легавых. Со времён отсидки с Арсением творилось странное. Всякий раз, когда на него нападали или просто хотели обидеть, он делался сам не свой. Сознание словно отключалась, и не Арсений это уже был, – машина для жестокого боя, а доведётся, так и для убийства. В таком состоянии он не чувствовал ни боли, ни страха. Не раз, очнувшись после драки, он и сам удивлялся тому, что сделал с противником или противниками…
– Ладно, – сказал Прохор. – Пошли тогда. – И, помолчав, добавил: – А ловко ты их завалил. Может, и нам сгодишься. Я, в общем, сам к тебе приглядывался…
Арсений только пожал плечами. Ещё вопрос, кто кому сгодится.
Они пришли на окраину города. Прохор постучался в калитку маленького неказистого дома. Его впустили, Арсений остался на улице. Сел на скамейку у забора, поёжился, – в конце сентября уже было зябко. Закурив, начал вспоминать, не осталось ли чего важного в снятой каморке, куда хода больше не было. Хотя… что важного может быть у слесаря с невеликим заработком? Кое-какая одежда, немного белья, выходные ботинки, – вот, пожалуй, и всё. Да, ещё держал под матрацем вид на жительство. Но это уже неважно. Если Прохор договорится с товарищами, документ будет новый.
Ждать пришлось долго. Арсений даже задремал, привалившись спиной к забору. Но вот скрипнула калитка, и появился Прохор.
– На вот, держи, – сказал он, протягивая паспортную книжку.
Арсений кое-как сквозь темноту прочитал документ. Выходило, что теперь он уроженец села Дерябино Курской губернии, двадцати лет от роду, неженатый, православный, по роду занятий ремесленник, а зовут его отныне Василий Степанович Перебейнос.
– За такую фамилию душевное спасибо, – буркнул он, засовывая книжку во внутренний карман пиджака. – Денег-то дали?
Вместо ответа Прохор похлопал по карману и кивнул.
– Тогда на вокзал, – решительно сказал Арсений. – Только надо сообразить, куда билет брать.
– В Москву, – коротко откликнулся Прохор.
– Да? А почему именно в Москву?
– Есть к кому обратиться, – туманно сказал Прохор.
Ай да товарищи! Не подвели ведь…
В Москве Прохор с Арсением нашли тихую, далёкую от центра улочку в Китай-городе. Хозяин дома Иван Семёнович, очкастый старичок с интеллигентской бородкой, напоил чаем и внимательно выслушал рассказ о происшествии с полицейскими. С интересом расспросил Арсения-Василия, где тот научился убойной драке и понимает ли, что за расправу со шпиками, коли поймают, каторга обеспечена. А если раненый дал дуба, то и виселица маячит…
Спокойно и скупо отвечавший Арсений понимал, что это лишь присказка. И за простоватой внешностью старичка чувствовал цепкую настороженность бывалого человека, не привыкшего верить на слово.
Несколько дней они с Прохором отсыпались в маленькой определённой им квартире. Арсений скучал, Прохор нервничал. Но вот заявился Иван Семёнович с двумя бородатыми, хорошо одетыми людьми. Состоялась новая беседа, сильно смахивающая на допрос, после чего один из них сообщил: по наведённым справкам, раненый агент умер, Арсений как убийца установлен и объявлен в розыск.
– Жалеть нечего, одним тараканом меньше, – спокойно добавил другой. – Мы благодарны, что вы спасли от ареста нашего товарища, и готовы принять в свою организацию. А то, что прикончили шпика, – зачтём как приёмный экзамен. Подумайте…
Арсений согласился. Прежняя жизнь в одночасье кончилась, мосты сожжены, а чтобы жить дальше, надо чем-то заниматься и на кого-то опереться. Сводить счёты с властью в компании революционеров тоже занятие, – совсем даже не скучное. Уж по-любому веселее, чем залечь в тихом месте на дно, шугаясь каждого городового… Да и кто бы выпустил его с конспиративной квартиры в случае отказа?
Так Арсений вошёл в «Общество народников», – в общем-то, случайно. А вот в организацию вписался сразу, словно родился в ней. Среди товарищей он чувствовал себя своим. Как и они, для обычных людей он был чужаком. Обычные люди революционной горячкой не страдают, в царя не целятся и в полицейского ножом не суют. А вот те, кто ненавидят мир и власть, намертво спаяны сообща пролитой кровью и крепко держатся друг друга.
За годы между вступлением в партию и отъездом в Лондон произошло многое.
Поначалу Арсению доверяли главным образом техническую работу: отнести-принести письмо, доставить нужный груз, посторожить место встречи товарищей. Потом научили меткой стрельбе и обращению со взрывчаткой. А когда он собственноручно пристрелил следователя Антуфьева, засадившего в тюрьму трёх членов московской организации, с ним стали говорить на равных. Постепенно Арсений-Василий, несмотря на молодость, стал главным боевиком группы. Выделялся он силой, ловкостью, хорошей головой и абсолютным бесстрашием. Жизнь не баловала его, и он за неё не цеплялся. Как, впрочем, и другие товарищи.
Через некоторое время он перебрался в Санкт-Петербург. Желябов решил усилить столичную организацию, немало пострадавшую от энергичных действий полиции. Именно из Питера исполком партии рассылал распоряжения на места, именно здесь придумывались теракты, будоражившие всю Россию. Не где-нибудь, а на берегах Невы были вынесены приговоры и главе одесской жандармерии, и киевскому прокурору, и харьковскому губернатору. Вера Засулич ранила петербургского градоначальника Трепова, Степан Кравчинский заколол шефа жандармов генерал-адъютанта Мезенцова. Простых полицейских, путавшихся под ногами, убивали вообще без приговора.
Ко многим из нашумевших дел был причастен Арсений, ранг боевика переросший. Не отказываясь от силы, ловкости и жестокости товарища, однопартийцы всё чаще при планировании терактов использовали его цепкий хитрый ум, поручали организацию подпольных типографий и мастерских по изготовлению динамита. Работал виртуозно и чисто. Прокол вышел лишь однажды в Рязани, когда по наводке провокатора Арсения взяли жандармы. Однако выкрутился, совершив невероятно дерзкий побег. С тех пор стал ещё осторожнее и злее.