Месть «Голубой двойки»
Шрифт:
…Идем на максимальной высоте, выше, как бы ни ревели моторы, нам с таким бомбовым грузом не подняться. К тому же нам надо экономить горючее, впереди нелегкий путь, цель. Ведь от того, как мы выполним задание, в какой-то степени будет зависеть положение наших войск на Ленинградском фронте: если мы взорвем бензохранилище, немецкие самолеты, танки, автомашины, все самоходные орудия под городом Ленина надолго выйдут из строя. А время на фронте — важный фактор. «Любой ценой!» — снова и снова напоминают о себе слова командующего.
Мы решили сделать два захода над целью: сначала сходу
Показался нужный нам район. Мысли, нервы, мускулы — все напряжено во мне как натянутая струна. Чтобы меньше был слышен шум моторов, иду со снижением. Высота уже две тысячи метров, а немцы почему-то не подают никаких признаков жизни. Проворонили нас что ли или специально молчат, выжидают? Может быть, надеются, что мы не заметим склада? Несколько раз меняю по сигналу штурмана курс, потом слышу в наушниках: «Бомбы!» И вдруг кабина озаряется ослепительным светом. Не пойму ничего. Неужели загорелся корабль?
— Что это, — кричу борттехнику, — горим?
— Да нет еще, — успокаивает он, — это склад с горючим взорвался!
У меня сразу полегчало на душе — ай да мы, попали в бензохранилище с первого захода! Кричу во весь голос:
— Нормально! Пусть себе горят на здоровье!
Но особенно радоваться было рановато, немцы теперь как с цепи сорвались, нацелили на «Голубую двойку» не меньше двадцати прожекторов, обрушили на нас море огня. Справа, слева, спереди — всюду рвались снаряды, тянулись светящиеся трассы пулеметных очередей.
Каким-то чудом вырвались мы из зенитной зоны, а уже надо возвращаться обратно, ведь на борту осталась добрая половина бомб. Конечно, боевой курс теперь легче выдержать, «дорожка» проторенная, да и светло, как днем. Но не сомневаемся: теперь-то фашисты подготовятся заранее, сделают все, чтоб не выпустить нас живыми. И действительно, гитлеровцы открыли такой ураганный огонь, что вокруг стоял, казалось, ад кромешный. Мы пробирались вперед через сплошные разрывы, ощущая острый запах гари, в любое мгновение ожидая попадания и взрыва. Но каждый, облизывая пересохшие губы, мысленно клялся выполнить свой долг до конца, как подобает солдату, коммунисту.
Вдруг что-то сильно ударило по крылу. Самолет резко качнуло влево. Мгновенно поворачиваю голову в сторону левой плоскости, но ничего подозрительного не замечаю, очевидно, это пошли вниз тяжелые фугаски. А еще через несколько секунд — толчок под самолетом от взрывной волны, новые очаги пожара на земле.
Ну, теперь можно и уходить, как можно скорей из опасной зоны. До предела увеличиваю скорость, иду со снижением. Самолет дрожит от напряжения, как будто застыл на месте или просто нам время кажется вечностью? Но вот один за другим гаснут прожекторы, отчаявшиеся нас поймать, затихают зенитки. И только зарево от пожара все еще стелется за самолетом. Кажется, что оно охватило пол земного шара.
В самые напряженнейшие минуты никто из нас не проронил ни слова, — до разговоров ли. А теперь ребята сразу ожили, заговорили, посыпались шутки. Евгений Иванович, довольный, выглянул из своей рубки, кричит мне:
— Как, красивые «игрушечки» сбросили немцам?
— «Игрушки» что надо, — в тон ему отвечаю я, — и фейерверк тоже вроде неплохой получился.
Пересекли
Мысли у всех — дома, на аэродроме, хотя до него еще лететь и лететь, и кто знает, сколько раз изменится до посадки обстановка. И потому то и дело стряхиваешь с себя расслабляющую лень, зорче вглядываешься вдаль. И лишь теперь я чувствую, что под коленом левой ноги у меня стало липко, возникла боль. «Ничего, до посадки дотянем, осталось теперь недолго, и царапина, небось, пустяковая», — успокаиваю сам себя. А у ребят уже совсем «домашнее» настроение: Сырица беспечно слушает музыку, борттехник Карев то и дело шныряет зачем-то из кабины в кабину. Потом он обращается ко мне:
— Надо левый крайний мотор выключить, текут соты радиатора, весь запас воды израсходовали. А то сожжем мотор.
— Чего ж раньше молчал?
— Не хотели беспокоить, думали, дотянем до аэродрома.
— А Киселев где? Что-то не видно его в кабине.
— Он в плоскости лежит, устраняет повреждение у левого мотора.
Ну что ж, можно и выключить, долетим как-нибудь и на трех моторах, благо погода позволяет. И добрались-таки! На аэродроме нас поджидал трактор-тягач, чтобы быстренько затащить корабль в лес, к хорошо замаскированной стоянке. Но как он взял на буксир нашу «Голубую двойку», я не видел. Едва выключив моторы, потерял сознание и очнулся уже в санчасти. Но все не верилось, что я на земле и лежу на кровати..
Вскоре пришли ребята из экипажа и рассказали, что на самолете насчитали более полсотни пробоин. Недаром я слышал тогда сильный треск под левым крылом: насквозь была пробита консольная часть крыла, в лепешку помята верхняя часть радиатора левого мотора. Каждый мысленно все еще переживал только что закончившийся в общем-то удачно полет.
А через три дня получили от командующего телеграмму. «После вашего бомбометания горючее уничтожено, склад горел два дня. Тем самым сорван план дальнейшего наступления немцев в районе станции Гихвин. Нашими войсками захвачено более шестидесяти танков без горючего. Экипажу выносится благодарность, все представлены к правительственным наградам».
Наши боевые будни текли своим чередом. Как-то утром, когда мы только что возвратились, удачно отбомбившись по железнодорожной станции, забитой составами с боеприпасами, ко мне подошел парторг отряда:
— Товарищ капитан, сегодня комсомольское собрание эскадрильи, и партбюро поручает вам сделать на нем доклад об авангардной роли комсомольцев. Собрание назначено на пятнадцать ноль-ноль, у лесных землянок.
После завтрака я так и остался на аэродроме, не поехал вместе со всеми в деревню: что из-за нескольких часов болтаться туда-сюда, лучше немного отдохнуть и собраться с мыслями. Тем более, мне давно хотелось по душам поговорить с молодежью, не очень-то часто нам доводилось собираться всем вместе. На собрание пришло неожиданно много народу и не комсомольского возраста — все свободные от службы. Разговор получился деловым, страстным, полезным для всех. Майор Родионов привел интересную цифру: сейчас только в нашей эскадрилье 57 человек награждено орденами и медалями, а сколько орденоносцев по всему фронту! Было приятно, что в числе лучших командир назвал и весь экипаж «Голубой двойки».