Месть Клеопатры
Шрифт:
— Я возмущен, как ты можешь говорить такое! На меня работают честные, самоотверженные профессионалы, но работенка у них препаршивая. И кто ты, в конце концов, такой, чтобы оскорблять моих ребят? Ты… ты… шпион паршивый!
Романо улыбнулся и заговорил чуть мягче:
— Извини меня, Пол. Мне не следовало говорить этого. Я знаю, что и ты, и твои ребята молодцы. На все сто процентов. Но реальность такова, что не проходит недели, чтобы какой-нибудь детектив не попался на торговле наркотиками. В Майами, скажем, это стало настолько обычным делом, что газеты даже не сообщают о новых случаях.
— Попадаются не
— Я понимаю. Попадаются банкиры и крупные торговцы недвижимостью, ссужающие миллиарды преступным синдикатам, попадаются владельцы химических заводов, продающие им свою продукцию, попадаются в высшей степени респектабельные адвокатские конторы, в которых тщательнейшим образом исследуются все судебные процессы по наркотикам на предмет выявления ошибок, допущенных их коллегами, и профилактики в их дальнейшей преступной деятельности. И такие юристы летят первым классом в Колумбию и проводят там для наркобаронов учебные семинары. — Он выронил карандаш. — Это грязный пруд, это выгребная яма, и я никогда не направил бы туда глубоко внедренного агента, какими бы серьезными причинами это не было обусловлено. Но весь этот разговор представляет сугубо академический интерес, потому что, как я тебе уже сказал, я не распоряжаюсь такими агентами и, честное слово, кто ими распоряжается — не знаю. — Он посмотрел Бурке прямо в глаза, всем своим видом свидетельствуя высшую степень доверительности. — Честное слово, Пол, мне ничего не известно о глубоко внедренных агентах.
С отвращением покачав головой, Верзила Паули встал, перегнулся через стол, вяло пожал руку закадычному другу и сказал:
— Что ж, еще увидимся.
И пошел прочь.
«Еврейские сыщики» все еще играли в баскетбол на школьном дворе в золотистых лучах послеполуденного солнца, когда Верзила Паули прошествовал мимо них, яростно, хотя и вполголоса, матерясь.
Глава 4
Джой Романо несколько минут сидел, мрачно уставившись на пятно на стене, а затем схватил телефон, набрал короткий номер внутренней линии и сказал тому, кто взял трубку:
— Встречаемся в Помещении. Немедленно.
Выйдя из своего кабинета, Романо прошел длинным коридором вдоль запертых на числовой замок дверей и, дойдя до стены, отпер в ней комбинацией из шести цифр стальную дверь. Он оказался в унылом помещении с бетонным полом, стены которого были обшиты листовой сталью толщиной в полтора дюйма. Стол орехового дерева, четыре кресла и напольные электровентиляторы в каждом углу — такова была вся здешняя обстановка. Лампа дневного света на потолке, забранном стальной решеткой, была единственным источником света в этом мрачном месте. Романо пришел в конференц-зал отдела специальных операций, известный немногим посвященным просто как Помещение.
Романо придвинул себе кресло и сел. Открыв единственный ящик здешнего стола, достал оттуда пачку сигарет и жестянку из-под сардин, служившую пепельницей, закурил, выпустил струю табачного дыма в сторону вентилятора и проследил за тем, как дым тает, превращаясь в ничто. В прошлом году жена заставила его поклясться в том, что он бросит курить, и он со своей неизменно внушающей доверие улыбкой поклялся покончить с пагубной привычкой — и покончил. Правда, не совсем. Когда он нервничал, да к тому же находился в Помещении, он мог позволить себе сигаретку-другую. Но только находясь в одиночестве или вдвоем с Энди.
Имя лейтенанта Энди Сивера не значилось в приказах по отделу после специального предписания номер 142, датированного первым июля 1965-го, согласно которому он был переведен из патрульной службы в сотрудники Бюро. Его следующий перевод — из отдела карманных краж и афер, связанных со злоупотреблением доверием, в Разведывательное управление, — имевший место первого декабря 1971-го, был произведен устной телефонограммой из Главной конторы. Но у него все еще было удостоверение сотрудника отдела краж и афер, и этот же отдел оплачивал его еженедельные счета.
Энди был человеком среднего роста, стройным, с уже редеющими белокурыми волосами и с зелеными глазами. Его редко можно было увидеть без огрызка итальянской сигары во рту. Он никогда не был женат, хотя ему этого сильно недоставало. Он встречался с женщиной, работающей метрдотелем банкетного зала в отеле «Бэррингтон», что означало — освобождается она от работы только под утро. Она была убеждена в том, что он — полицейский клерк, связанный по службе с отделом краж и афер, и в том, что его скучная, но безопасная служба заключается главным образом в перепечатке на машинке ночных вызовов и подозрительно выглядящих расходных ордеров.
Когда, зайдя в Помещение, Сивер увидел, как яростно Романо мнет в руке сигаретную пачку, он грустно вздохнул, потому что это был скверный признак.
— Что стряслось? — осведомился он, придвигая себе кресло.
— Здесь все проверили?
— Сегодня утром.
Романо жадно затянулся, а затем объявил:
— Она засветилась.
— Кто?
— Клеопатра.
Их взгляды встретились в напряженном молчании. Сивер легонько потряс головой, словно избавляясь от чудовищного наваждения.
— Вы уверены?
Романо поведал ему о визите Верзилы Паули и о синдикате под названием «Золотая Клеопатра».
— Едва ли это можно считать решающим доказательством. Большинство этих мерзавцев, ошивающихся на улицах, изобретают собственную товарную марку. Для большей солидности в глазах покупателей.
— Это она.
— И чего вы от меня хотите?
— Чтобы ты поговорил с ним.
— Джой, он внедрен уже двенадцать лет; это больше, чем способен выдержать кто-либо другой. И мы не вправе заставлять его заниматься этим вечно. Он уже позабыл о том, что на свете есть нормальные люди. Он думает, что все люди подразделяются на подонков, убийц и остолопов. Если мы его оттуда в ближайшее время не вытащим, то ему никогда уже не удастся вернуться к нормальной жизни. Уверяю вас, никогда.
— Энди, это она.
— Джой, мы слишком глубоко внедрили этих людей, заставили вжиться в фальшивое существование. Это противно самой природе человеческой, а когда мы их «отыгрываем», то бесцеремонно возвращаем в реальный мир. А вернее, швыряем в корзину для мусора. Полицейскими они служить уже не в состоянии, их личность слишком расщеплена, чтобы вступать в нормальные контакты в людьми, поэтому мы отправляем их в отставку по профнепригодности и говорим: всего хорошего и пошли вы к черту. Ради Бога, не забывайте, что речь идет о сыне Имона. Неужели он, по-вашему, не заслуживает того, чтобы немного пожить спокойно?