Месть легионера
Шрифт:
– Ну что, бойцы... Время – 23.40... Надо отдыхать...
– Слышь-ка, Андрюха... – проговорил задумчиво Горе. – А давай споем, как тогда в Карабахе, в Кривом Базаре... Я, если честно, после того раза, чтобы вот так же, от души, больше и не пел никогда...
Задира улыбнулся и приобнял за плечи своего друга:
– И кто, скажи мне, попробует теперь ляпнуть, что мы не настоящие русские мужики, а? Ведь все по классической схеме «национальных русских посиделок» получается? «Выпили, поговорили, выпили, набили друг другу рожи, выпили, поорали песни, выпили, разошлись по домам»...
– Так как, кэп? Тихонько! Ту песню!..
Андрей улыбнулся и очень тихо ответил:
Как на тихий берег, как на тихий ТерекВыгнали казаки сорок тысяч лошадей.И покрылось поле, и покрылся берегСотнями порубанных, посеченных людей.Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить.С нашим атаманом не приходится тужить...И тут...
Его поддержал стройный мужской хор...
Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить.С нашим атаманом не приходится тужить...Старинная казацкая песня, которую пели еще «пластуны» генерала Ермолова в той, самой первой войне с чеченцами на Кавказе двести с лишним лет назад, против имама Шамиля...
Было когда-то такое понятие в царской армии – Казацкая Пластунская дивизия. Нет, конечно, любой казак, что называется, был рожден в седле! Но... Казаки Терского казачества, как бойцы, очень отличались от казаков кубанских, донских или сибирских. Эти вояки, жившие на самых южных рубежах Российской империи, на северном берегу Терека, всегда славились тем, что были самыми лучшими разведчиками. Жизнь у них была такая, каждый день как на пороховой бочке, – того и гляди переправятся горцы через Терек да и устроят резню в ближайшей станице... Вот и научились они устраивать засады, заслоны, кордоны да так прятаться от чужого глаза, что ни один горец, местный житель, не мог их увидеть! По земле «пластались» казачки, да и колошматили из своих засад агрессоров-татей! Это были, наверное, самые первые разведчики-диверсанты в истории Российской армии. И уважением «пластуны» пользовались огромным!!! А армейский термин «переползать, передвигаться по-пластунски» пошел именно от них, от терских казачков-«пластунов».
Ох, и погуляли же тогда казачки по Кавказу!.. А песня сложилась сама собой. Народная, солдатская, спецназовская... И с чего это Андрей думал, что ее помнят только он, Горе да еще Задира?!
Андрей смотрел с удивлением и даже внутренним восторгом на то, как старую солдатскую русскую песню пели даже Вайпер и Джагглер! Видать, песня была по-настоящему народной и близкой сердцу любого настоящего солдата... Они пели тихо, но так проникновенно, что слеза наворачивалась, что любой настоящий хор позавидовал бы!
Это была даже не песня! Это был крик израненных, искалеченных войнами, но все же сохранивших человеческое тепло солдатских душ. Кто сказал, что человек, побывавший на войне, больше никогда не вернется к мирной жизни?! Кто сказал, что настоящие солдаты никогда не навоюются?! И кто это придумал этот идиотский термин «вьетнамский синдром»?! Да настоящий солдат больше, чем кто-либо другой, ненавидит войну!!! Он больше, чем кто-либо другой, хочет вернуться домой!!! Так было всегда и так будет! Потому что только здесь, на войне, понимаешь, как тяжело и горько терять друзей, с которыми ты, быть может, только час назад ел тушенку из одной банки и на троих раскуривал одну последнюю сигарету... И вот их уже нет, а ты стоишь над ними на коленях и спрашиваешь у Господа, за что он даровал жизнь именно тебе. Потому, что жить дальше – это не подарок, а кара! Жить и помнить тех, кого уже нет, и мучиться всю оставшуюся жизнь мыслью, что ты, именно ты что-то сделал тогда неправильно, не так, а потому и не сумел сохранить своих друзей... Такой карой для Андрея были двадцать шесть жизней его салажат из отряда «Сова», ушедших навсегда в 91-м. Такой карой для Андрея был Марат Тукаев, он же Джинн, пытавшийся защитить от бандюков их совместное детище еще тогда, в 95-м, в Одессе, а его попросту не было рядом. Его не было рядом и с Лешкой Гузенко, с его Змеем, когда он погибал в 96-м где-то здесь, в Югославии, его не было рядом и с Серегой Губочкиным, его прославленным Тюленем, который погиб в Чечне в 98-м. Такой карой для Андрея была и Светлана Беликова, Кошка, как он сам ее называл, погибшая в Нигерии в том же 98-м у него на глазах... Он помнил всех и помнил каждого! Каждого, кого потерял на этих войнах!.. И скажите на милость? Андрей любил войну и любил воевать?! Нет!!! Но... Он за столько лет в армии стал настоящим чистильщиком, ассенизатором, который вычищал, выгребал из общества то дерьмо, которое хоть и называло себя по-разному, и революционерами, и борцами за свободу, и всяко-разно, но на самом деле воняло невыносимо и не давало жизни другим!.. И это была его планида, его крест, который он продолжал нести в память о тех, кого уже не было рядом...
Андрей смотрел на Горе, который теперь запевал и благодарил Бога за эту встречу.
Вадим разлил по кружкам последние капли из своей баклаги:
– Здорово спели, мужики! Спасибо вам! Вам всем!..
Он ходил по дому и обнимал каждого, а на глазах этого прожженного вояки, в самых уголках, блестели скупые солдатские слезы.
– Ладно, братишка! Не грусти, спецназ! – Задира тоже был растроган. – Живы будем – не помрем!
– Не дождутся! – улыбнулся прапорщик и взглянул на Андрея. – Как в том одесском анекдоте! Расскажи, а!
– Так у него же уже такая борода, что аж по полу волочится! – усмехнулся в ответ Филин.
– Зато жизненный! Рассказывай, кэп! Одесские анекдоты только ты и умеешь рассказывать!
– Ладно, – сдался Андрей. – В общем... Идет как-то по старому одесскому дворику старенький еврей, на палочку опирается. Тут вдруг открывается окно и его соседка по коммуналке Софочка кричит:
«Здгасвуйте, Абгам Согомонович!»
«Здгавствуй, Софа!»
«И как ваше дгагоценное здоговие?»
«Не дождетесь!!!»
Он рассказал это с таким смаком и настоящим одесским акцентом, что разведчики-диверсанты, наплевав на конспирацию и секретность, ржали в голос, как застоявшиеся без кобыл мерины.
– О! Вот это точно про нас! – Задира утирал слезы и держался за живот. – Я уже согласен быть евреем хотя бы для того, чтобы «Не дождались!»...
– Задира! – Андрей, глядя на них всех, тоже не мог удержаться, таким заразительным было это веселье. – У евреев нет имен Клим! Да и фамилия Белоконь тоже не совсем еврейская. Это я тебе точно говорю!
– А что, большая проблема поменять?! Как там оно будет, если на их лад? Ну-ка переведи!
Филин пошевелил извилинами и выдал:
– С именем проблема, капитан! Таких имен или хотя бы похожих у них нет.
– Сменим на Ицика! – храбро отозвался Задира.
– Ну, тогда... – Андрей улыбнулся. – Ты будешь Ицхак Вэйбпферд!
– Ого! Вэйб... Чего? Как ты сказал?
– Вэйбпферд.
– Это ты откуда такое выгреб?
– Язык идиш, на котором говорили все старые одесские евреи, практически немецкий, Изя. А с немецкого «вейб» – это белый, «пферд» – конь.
Кое-кто уже не просто ржал в голос, а упав на пол «на четыре кости», переползал из угла в угол в изнеможении.
– А вот с иврита как? – не унимался Задира. – На иврите, наверное, покрасивше звучит, а?
Тут уже не удержался и сам Андрей.
Держась от смеха за живот, он произнес:
– Сус-Лаван...
– Что за «суславан» такой?
– «Сус» – это лошадь, «лаван» – белый...
– А наоборот если слова поставить?
– Лавансус?!! – Андрей повалился спиной на лавку.