Месть нерукотворная
Шрифт:
Если они одобряли решение атамана, то кричали «Любо!». А в случае несогласия — «Не любо!».
А. С. Пушкин, — прочла Ольга в других материалах, — писал в «Истории Пугачева» о подобном управлении войском, как «учреждении чрезвычайно сложном и определенном с величайшей утонченностью». Все казаки круга имели одинаковые права. Каждый из них мог высказать и отстоять свое мнение, а также выносить на обсуждение свое предложение. «Атаман и старшины, — писал Пушкин, — временные исполнители народных постановлений».
«Ай да казаки! Ай да молодцы! — восхитилась про себя Ольга. — У нас в России, несмотря на долгие годы так называемых демократических реформ, до сих пор подобной демократией и не пахнет ни в государстве, ни в отдельно взятом коллективе, будь то предприятие или даже наш замечательный институт с его мощным научно-педагогическим
А вот взять хотя бы последний случай, произошедший на заседании совета по защите докторских диссертаций в МГУ, членом которого она была уже много лет.
В последние годы новая тенденция появилась. Косяком просто пошли защищать кандидатские и докторские диссертации депутаты Государственной Думы, члены Совета Федерации, важные чиновники из Белого дома, МИДа, МВД, ФСБ, МЧС, различных министерств и ведомств, которых в новой России стало хоть пруд пруди. Да и не просто какие-нибудь солдаты и майоры политических битв и аппаратных чиновных интриг. А самые настоящие генералы да маршалы, сильно поднаторевшие в серьезных, в основном подковерных боях, за свои звания, должности, дачи, машины и клячи.
В особой моде у этих новых борцов за права народа, от его имени выступающих с высоких трибун, стали в первую очередь политические, социологические, философские, исторические науки. Непременным шиком считалось, минуя степень кандидата наук, за особо выдающийся вклад в развитие науки стать сразу доктором. А еще лучше получить докторскую степень, что называется, «по совокупности» опубликованного…
Ольга прекрасно знала целый ряд махровых прохиндеев от науки, поставивших дело написания подобных шедевров на поток. Одни толкачи обеспечивали сановным соискателям сдачу кандидатских минимумов. Другие, работая ежедневно как пчелы, писали им диссертации, не отрывая сутками головы от стола. Третьи брали на себя прохождение обсуждений и саму защиту на Ученом совете. А четвертые — быстренькое ее утверждение. Руководил подобным процессом обычно специальный, не всегда к тому же связанный с наукой так называемый топ-менеджер, отлаживавший работу всего многогранного и многоходового механизма защиты «диссеров», как швейцарские часы. И что? Результат всегда, можно сказать, превосходил ожидания и соискателей, и зрителей, да и, что греха таить, самих участников «научно-производственного процесса». Не пройдет и трех-четырех месяцев, и дело сделано на все сто процентов. И, как говорится, «Finita la comedia». Вы хотели корочки, господа. «Их есть у нас» — плиз, получите. Мы хотели «бабки» — «бабульки» — «бабуленьки», а то и «бабло». «Их есть у вас» — причем много. Забираем в зависимости от нашей договоренности.
Вот и вся фабрика-кухня. Вот смысл современной науки, вот и цель революции. Все довольны. Все при деле. Все свое получают. Причем с лихвой.
«А денежки-то, бишь, на этом сугубо коммерческом научном предприятии, опутавшем сетью всю огромную державу, шестую часть суши, включая бывшие союзные республики, стремящиеся не отстать от научно-познавательного процесса в центре, крутились при этом совсем немаленькие, — подумала Ольга, — небось побольше тех крошечных бюджетных средств, что выделялись на российскую,
В этой, сложившейся вскоре после крушения Союза научно-вымогательской схеме, все, конечно, было схвачено, все проплачено. Каждый из участников процесса имел свою, пусть небольшую, но совершенно определенную черную или белую клеточку на огромной шахматной доске дела, поставленного на поток. Имел и свою цену. И свой, как говорится, деревянный рубль, а то и зелененький бакс, зарабатывал регулярно и в срок, видя в этом определенную перспективу и чувствуя полную уверенность в завтрашнем дне. В этой связи в народе даже ухитрились реанимировать забытую было фразу князя Звездича из «Маскарада» Лермонтова — «Что стоят ваши эполеты?» — вкладывая в нее, конечно, совершенно иной смысл, нежели великий русский поэт. Действительно, чуть ли не одномоментно с началом реформирования страны все в ней приобрело совершенно определенную, фиксированную, договорную или коммерческую цену: звания, должности, места, лучше, конечно, теплые, возможность заработать или получить заказ и, соответственно, все научные регалии, достичь которых в прежние времена для большинства нынешних соискателей престижных научных званий было делом явно неподъемным и в принципе недосягаемым. В научных и околонаучных кругах, в том числе в Ольгином университете, частенько поговаривали о том, что прайс-лист по экстренному написанию и защите таких современных «диссеров» был конечно же тайным, причем цены в нем сильно отличались друг от друга, завися как от общественного и материального положения соискателя, так и от крутизны научного совета и кредитоспособности организации-клиента «фабрики-кухни».
«Вот недавно, например, — вспомнила Ольга, — и мне довелось оппонировать подобному новоиспеченному шедевру. Вспомнить страшно. Соискатель — видный деятель одной из фракций Государственной Думы. Молодой да ранний, как говорится. Конечно же провинциал до мозга костей. В то же время донельзя наглый, с бульдожьей хваткой, уверовавший в то, что с помощью денег ему все позволено. Судя по той убогой русской речи, которой он овладел в свои тридцать лет, явно нигде, никогда и ничему серьезно не учившийся. Но в то же время исключительно из-за своей наглости мечтающий и, надо сказать, не без основания, о больших карьерных высотах. Так он и вовсе не соизволил даже прочитать все то, что ему второпях написали ученые-„умельцы“. А вел при этом себя просто по-хамски».
«И ведь думает наверняка, подонок, — изумлялась про себя Ольга, — что он, негодяй, всех присутствующих прямо-таки осчастливил одним уже тем, что пришел сюда, как простой смертный. Полицезреть, видите ли, наглец, себя позволил. Он! Небожитель политического Олимпа. И даже какую невиданную демократичность и смелость проявил: троих своих охранников-мордоворотов, которых с собой привел, на заседание совета, видите ли, не взял. Уважение, оказывается, к ученым проявил, за дверью аудитории, где все происходило, оставил. Вот какой он, свой парень».
А когда она камня на камне не оставила от его «замечательной», «глубоко научной» так называемой диссертации и ее к тому же неожиданно для всех поддержал и второй оппонент, какое же искреннее недоумение, обида и злость были на лице этого новоявленного «служки народа». Губы надул. Чуть не заплакал даже. Вот-вот готов был слезу пустить, причем далеко не скупую мужскую.
— Зря вы, Ольга Александровна! Со мной так поступать не нужно. Со мной дружить нужно, — сказал он ей, выйдя из зала. — Вам же во много раз выгодней будет, помяните потом мои слова. Я вам буду еще очень полезен.
— Подумайте внимательно. Стоит ли из рогатки по тиграм стрелять? Несерьезно, скажу я вам. Напрасно даже. Я бы на вашем месте совсем по-другому поступил. Знаете же на все сто, что все равно и обсуждение будет дальше пройдено так, как надо, да и защитит он вовремя. А то, что он неуч, — это и без вашего выступления всем понятно. И что толку? Воздух только сотрясли да злость к себе со стороны тех, кто занимался этим типом, вызвали. Поймите наконец, из большого уважения к вам говорю, время сейчас такое. Вы же в этой стране живете, а не на Луне, не в Швейцарии или Германии. Так и поступайте, как здесь принято. Ход моих мыслей, вам, надеюсь, понятен? — заметил потом секретарь совета, прощаясь с ней.