Месть Нофрет. Смерть приходит в конце
Шрифт:
– Это уж как распорядится Всевышний. Все в его руках.
– Иншалла, – повторил пассажир.
На мгновение он пожалел, что судьба определила ему быть человеком Запада, а не Востока. Тогда бы его не волновали шансы на успех или неудачу; ему не пришлось бы снова и снова просчитывать опасности, снова и снова задаваться вопросом, тщательно ли все спланировано и продумано. Вручить ответственность за все Всемилостивому и Всеведущему. Иншалла, я преуспею!
Произнося про себя эти слова, он ощутил нисходящий на него покой и фатализм этой страны. Ощутил и с благодарностью принял.
Лодка плавно свернула в протоку. Суденышки всевозможных форм и размеров стояли на причале, скользили туда и сюда. Чудесная, почти венецианская сцена: лодки с высокими носами и мягкими, блеклыми красками. Сотни их стояли, теснясь друг к дружке, вдоль берега.
– Пора, – негромко сказал старик. – Ждут ли тебя здесь?
– Да, все договорено. Пришло время прощаться.
– Да будет путь твой прямым, и да продлит Аллах годы твоей жизни.
Подобрав полосатый подол, Кармайкл поднялся и взошел по скользким каменным ступенькам на пристань.
Вокруг бурлила обычная прибрежная жизнь. Рядом с заваленными апельсинами лотками сидели на корточках мальчишки-продавцы. Липкие квадратики пряников соседствовали с горками леденцов, шнурки для ботинок и дешевые гребешки – с мотками резинки. Прогуливающиеся вдоль рядов мерно перебирали четки, то и дело смачно сплевывая на землю. На противоположной стороне улицы, где располагались магазины и банки, деловито сновали молодые эфенди [8] в европейских костюмах с фиолетовым отливом. Встречались здесь и европейцы, англичане и иностранцы. И никто не проявил ни малейшего интереса к одному из примерно пятидесяти арабов, только что сошедших на берег.
8
Эфенди – господин (уважительное обращение к мужчинам в странах Ближнего и Среднего Востока).
Неторопливо шагая по улице, Кармайкл взирал на окружающее с живым детским любопытством. Время от времени он, чтобы не выпадать из образа, шумно отхаркивался и сплевывал, не слишком, впрочем, усердствуя, а дважды, остановившись, высморкался, зажав ноздрю пальцами.
Так, изображая чужака в городе, Кармайкл добрался до моста через канал, прошел по нему и оказался на базаре.
Здесь все было шум, гам и суета. Крепкие кочевники прохаживались в толпе, бесцеремонно расталкивая прочих; груженые ишаки пробивались в людской массе под хриплые крики погонщиков: «Балек… балек…» Дети ссорились, пищали и бежали за европейцами, повторяя с надеждой: «Бакшиш, мадам, бакшиш… Мескин-мескин…»
Продукция Запада и Востока была представлена здесь в равных пропорциях и лежала бок о бок. Алюминиевые миски, кружки, тарелки и чайники, изделия из кованой меди, серебро из Амара, дешевые часы, эмалированные тазики, вышивка и пестрые персидские ковры, окованные медью сундуки из Кувейта,
Всё нормально. Всё как всегда. После долгого путешествия по местам куда более диким суета и сумятица выглядели непривычно, но Кармайкл знал, что так и должно быть. Ничего необычного, никакой диссонирующей ноты или признака интереса к своей особе он пока не обнаружил. И тем не менее, обладая инстинктом человека, несколько лет живущего в шкуре преследуемого, Кармайкл ощущал растущее беспокойство, смутную тревогу. Вроде бы ничего такого. Никто не задерживал на нем взгляд. Никто – в этом он был практически уверен – за ним не следил. Однако чувство опасности только усиливалось, и игнорировать его Кармайкл уже не мог.
Он свернул в узкий темный проход, потом направо… налево… нырнул в дверной проем и оказался в дворике, окруженном торговыми палатками. У входа в одну из лавок висели фервахи – овчинные полушубки, которые носят на севере. Кармайкл остановился, перебирая товар. Рядом хозяин лавки предлагал кофе покупателю, высокому бородатому мужчине представительной наружности, перевязанный зеленым тарбуш которого указывал на то, что носитель его – хаджи, совершивший паломничество в Мекку.
Кармайкл пощупал овчину.
– Беш хадья? – поинтересовался он.
– Семь динаров.
– Дорого.
– Так ты доставишь ковры в мой хан? – спросил хаджи.
– Конечно, – заверил его хозяин. – Ты отправляешься завтра?
– На рассвете, в Кербелу.
– Это же мой родной город, Кербела, – заметил Кармайкл. – Последний раз я видел гробницу Хусейна пятнадцать лет назад.
– Святой город, – сказал хаджи.
– В лавке есть фервахи подешевле, – обратился хозяин к Кармайклу.
– Мне нужен белый, с севера.
– Есть такой, в дальней комнате. – Хозяин указал на дверь во внутренней стене.
Все шло по согласованному сценарию – самый обычный для любого базара разговор, – но последовательность ключевых слов была соблюдена верно: «Кербела» и «белый фервах».
И только когда Кармайкл вошел в лавку и посмотрел на торговца, он мгновенно понял – лицо не то. Того, кто был ему нужен, он видел только раз, но память еще никогда его не подводила. Сходство определенно присутствовало, но человек явно был не тот.
Он остановился и с ноткой легкого удивления спросил:
– А где же Салах Хасан?
– Салах – мой брат. Умер три дня назад. Теперь я веду его дела.
Брат? Вполне возможно – уж очень сильное сходство. И также возможно, что департамент привлек к работе брата. Однако в сумрачную дальнюю комнату Кармайкл прошел с еще большей настороженностью. На полках здесь лежали привычные товары: латунные и медные кофейники и молоточки для колки сахара, старинное персидское серебро, груды вышивок, свернутые аба, эмалированные дамасские подносы и кофейные сервизы.