Месть обреченного
Шрифт:
– От меня Сторожук никогда и ничего не узнает. Именно это я тебе и обещал. Но я обязан предоставить полученные материалы своему руководству. Понимаешь – обязан! – Я так и знал, я так и знал… – обреченно сказал Жорж. И побрел, как столетний старец, обратно. – Мне хана… Мне хана… Какой же я идиот! – Не смотри на жизнь так мрачно. – Нет, мне точно хана… – Не все так плохо, дружище. – У-у-у!.. Сандульский простонал с таким видом, будто у него заболел зуб.
– Я ведь могу и нарушить служебную инструкцию. Скажем так – в интересах дела. Видишь, из-за тебя я готов получить солидный втык, а может, что и похуже.
Жорж посмотрел на меня тоскливым взглядом.
– Правду говорила моя бабка, что я не настоящий еврей, а подкидыш. Ловко ты мне лапшу на уши навешал, ничего не скажешь. Объехал на хромой козе. – У меня даже в мыслях не было ничего подобного.
– Ты насквозь лживый гой! Я тебе не верю!
– Ну, это твое право – верить мне или не верить.
– Дай мне пистолет, я сейчас тебя убью!
– И сядешь на двадцать лет. Ты этого хочешь?
– Лучше сесть на двадцать лет, чем лечь навечно!
– Логично. Над твоим предложением стоит подумать.
Я доброжелательно улыбнулся.
– Чему ты радуешься, идиот!? – вскричал Сандульский.
– Я не радуюсь, а просто хочу, чтобы ты успокоился.
– Он мне это говорит!.. – Жорж задохнулся в праведном гневе.
– И говорю, и убеждаю. Хочу, чтобы ты понял, что видеозаписи разговоров со Сторожуком и Грузином как раз и будут являться твоей самой надежной "крышей". Это твой страховой полис, Жорж.
– Плевать я хотел на такой полис! Ты лучше скажи, как мне от тебя избавиться, умник?
– Стрелять ты уже раздумал? – Вот сволочь!..
Сандульский опять перешел на иврит; или на какой-то другой язык – в лингвистике я не был силен. Единственное, что я понял из его пламенной речи, так это русский мат, который на иностранные языки не переводится по причине своей неподражаемой образности.
Жорж умолк спустя две-или три минуты. В конце фразы он засипел, как паровоз, стравливающий излишки пара, и заткнулся.
– Между прочим, я не набивался в спасители, – сказал я не без злорадства – из вредности. – Ты меня сам позвал.
– Позвал… А потому я трижды дурак, – устало сказал выдохшийся Сандульский. – И что мне теперь дальше предпринимать?
– Поговори с Грузином.
– Как ты себе это представляешь? Пойти к нему на прием с видеокамерой и телерепортерами?
Я снисходительно ухмыльнулся. Нет, все-таки Жорж в психологии не силен, несмотря на то, что занимается бизнесом.
– Зачем? Он сам к тебе пожалует.
– Под каким соусом? – Придумай что-нибудь. Например, презентацию или еще что. – Какую презентацию!? – Ну, например, пригласи известных певцов, артистов.
– Какой дурак попрется в нашу тьмутаракань!?
– Еще как попрутся.. И вовсе не дураки. У них там в столицах сейчас кризис жанра. Перепроизводство дутых гениев и талантов. Для них уже не хватает ни залов, ни эфирного времени. Так что плати хорошие бабки, они тебе и в курятнике концерт забацают.
– Ну… может быть…
– Сделай входные билеты подороже, чтобы в ресторане собрался только городской бомонд. – Зачем? – Саша Грузин тщеславен, он не пропускает ни одного подобного мероприятия.
– Это точно, – подтвердил заинтересованный Сандульский.
– Грузин любит покрасоваться и пыль в глаза пустить. А ты потом выберешь подходящий момент и проводишь его в свой кабинет. Для делового разговора.
– Ловко, ничего не скажешь. Ты, оказывается, еще и интриган.
Я ухмыльнулся.
– Нет, я всего лишь хороший опер. По крайней мере, я так думаю.
– И каким же образом видеозаписи станут моим страховым полисом?
– Все очень просто, Жорж. Во-первых, если Грузин тебя прикроет – а что это будет, даю гарантию! – Сторожук не посмеет даже нехорошо посмотреть в твою сторону. Верно? – Ну…
– Во-вторых, случись что с Грузином, Сторожук не сможет свести с тобой счеты, потому как тогда я сразу же пущу в ход видеозапись и ему крышка.
– Не знаю, не знаю…
Сандульский пребывал в больших сомнениях. – Если, конечно, до того времени он будет на свободе, – продолжал я. – Будет… – буркнул Жорж. – Это мы еще посмотрим.
Сандульский только вздохнул. Наверное, его разрывал бес противоречий.
– А в-третьих, запись предстоящего разговора с Грузином, который, естественно, будет подшофе, поможет мне сплести лапти и ему, что тебе тоже выгодно – сохранишь свои десять процентов.
– Пять! – живо поправил меня Жрож.
– Ладно, пусть пять. – В случае со Сторожуком… может, ты и прав… – Конечно, прав. – Но вот как ты собираешься прижать Грузина? Для него твоя запись – семечки.
– Не скажи. Он ведь изображает из себя светлую личность с чистыми руками и незапятнанной биографией. Я верно говорю?
– Верно, – согласился Жорж.
– И не думай, что на него нет и других материалов. По капельке, по капельке – вот тебе и лужица, где очень даже запросто можно утонуть.
– А если все-таки Грузин докопается до моей роли во всей этой истории? – Версия прежняя – сном-духом не знал, все менты проклятые. – Кто в нее поверит? – Поверят. – Хочешь сказать, что вокруг нас одни лохи?
– Мне твой скепсис понятен. Но если и найдется какой-нибудь умник, то он в эту кашу все равно не полезет. – А если все-таки полезет? – Я уж постараюсь, чтобы каша была с пылу, с жару. Полезет – обожжется. – Ты так складно врешь, что мне очень хочется тебе верить. – Правда всегда неказиста и поначалу не вызывает доверия. Увы, так ведется исстари. – Переболтать тебя может только попугай, – сердито сказал Жорж. – Притом, хорошо обученный. Я широко улыбнулся; это чтобы Сандульский расслабился.