Месть обреченного
Шрифт:
– Но Сторожук… – Да хрен с ним! Ты лучше подумай о себе. – Что мне думать?
– Он выпутается, ему не впервой. А вот мы, случись утечка информации, будем себя чувствовать весьма бледно. Чтобы не сказать больше.
– Ты считаешь?..
– Да, я уверен. Нас пустят в расход при первой возможности. Не забывай, что Грузин наболтал о Шалычеве.
– Останется пленка… и другие материалы…
– Они просто исчезнут. Например, пожар в управлении, землетрясение, наводнение, или комета Галлея упадет
– Ну, ты скажешь…
– Короче говоря, причин для отмазки у нашего начальства, случись что с материалами расследования, будет предостаточно, не сомневайся – большие деньги еще и не такие чудеса вытворяли. – Так что же нам тогда делать? В голосе Баранкина послышалось уныние вперемешку с отчаянием.
– Ждать. Затаиться и ждать.
– Чего ждать?
– Дальнейшего развития событий.
– Но мы не имеем на это права!
– Чисто по-человечески – да. С точки зрения оперативника – тем более. А если посмотреть взглядом современного человека – то почему и нет? – Это цинично! – Ну и пусть. – Ты не можешь так говорить!
– Может быть. Но я совершенно не имею желания сыграть в ящик, оказавшись между двух огней. Разве мы с тобой виноваты, что наше государство такое беззубое, что сотни преступников разных мастей гуляют на свободе, а тронуть их – кишка тонка? Ты уже забыл недавний суд? И сколько раз нам так плевали в лицо? И где те ребята, настоящие профи, что работали не на страх, а на совесть? Вот-вот, не пришлись ко двору.
– Теперь и у нас с тобой проблема – продолжать дальше лгать и изворачиваться, чтобы выжить, или уйти.
Баранкин сказал это с неожиданной злобой и омерзением.
– В нашей ситуации, Слава, лучше побыть пять минут жалким трусом, чем героическим мертвецом.
– И это говоришь ты, прошедший пекло Афгана?!
– Слушай, не заставляй меня отправить тебя подальше! И постарайся мне больше не напоминать об Афгане. Если ты считаешь, что на той войне я уцелел благодаря своей чрезмерной храбрости, то здорово ошибаешься. Я просто не лез туда, куда не нужно и куда меня не посылали. – Как я в тебе ошибался… Побледневший Баранкин, не глядя на меня, поспешил к выходу. – Все, закончили. Мне пора…
Я шел по городу словно по раскаленной сковороде. Глаза застилала багровая пелена, в душе бушевал пожар, а над головой плавилось полуденное солнце.
Хороший день, ничего не скажешь – сегодня я, по-моему, потерял друга. При всех своих недостатках Баранкин временами бывал прямой, как гвоздь.
И упрям – по-хорошему упрям – словно библейский осел.
Мне и самому не нравилось то, что я затеял. Но каким образом добраться до нашей мафиозной верхушки, подмявшей под себя все и вся?
Как можно сохранить те самые, набившие оскомину при прежней власти "чистые руки", что подразумевало точное исполнение закона, если сейчас, куда ни кинь глазом, сплошная грязь, круговая порука власть имущих и воинствующий дебилизм, щедро замешанный на спиртном и наркотиках?
Все словно сошли с ума, а кровавые разборки так вписались в повседневную жизнь, что без них рядовой обыватель уже просто не представляет нынешнего бытия.
И когда какое-то время царит спокойствие, на душе у него становится муторно – значит, нужно ждать чего-то еще более страшного, более кровавого…
День до вечера я дотянул на голом энтузиазме.
Я копался в бумагах, а перед глазами маячил сосновый лес, речка и костерок с булькающей над ним ушицей в котелке. Хотелось все бросить к чертям собачьим и забиться в какой-нибудь медвежий угол, где на сотни верст вокруг ни единой души.
С этим неистовым и, наверное, глупым желанием я и ушел с работы, едва часовая стрелка переползла цифру "шесть". Что уже было необычно для нашей конторы, нередко сверкающей светящимися окнами до полуночи – в чем, в чем, а в показухе Саенко знал толк.
Промусолив для отшибки мозгов какой-то муторный фантастический роман до одиннадцати вечера, я уснул, как ни странно, сном младенца – быстро, крепко и без обычных сновидений.
Но выспаться как следует мне не удалось…
Телефонный звонок вспорол тишину спальни, будто десантный нож палаточную ткань.
Я вскочил, словно подстреленный, и в темноте – окна были занавешены плотными шторами – вначале свалил на пол настольную лампу, а затем больно стукнулся ногой о прикроватную тумбочку.
Взвыв от боли и популярно объяснив тумбочке, какая она нехорошая, я схватил телефонную трубку и, услышав в ней голос Баранкина – сегодня он был помощником дежурного по управлению, – хотел для начала отвести душу в добротном русском матерке.
Но первые же Славкины слова оглушили меня почище крепкого удара дубиной по башке.
…Голос Баранкина уже давно отзвучал и превратился в гудки отбоя, а я все сидел, держа в руках телефонную трубку и бессмысленно глядя куда-то в пространство.
Нужно ехать… вызов в управление…
Чрезвычайное происшествие… убит Сторожук…
А вместе с ним (нет, я этого не хотел!!!) еще двое мужчин (кто? – пока неизвестно) и две женщины.
Все расстреляны из автомата…
Где-то в квартире на окраине города…
Судя по всему, у них была вечеринка или что-то в этом роде…
Пять трупов! Пять…
И виноват в этом кровавом побоище в первую голову я – тем, что спровоцировал Сандульского на обращение за помощью к Саше Грузину.
Я виноват!
Будто в трансе, я достал свой пистолет и снял его с предохранителя…