Месть по закону
Шрифт:
Через десять минут патруль ввел в дежурное помещение четверых молодцев, и Приттман, радостно тыча во всех четверых, уверял капитана: «Он! Он!»
– Больной какой-то, – буркнул, выкладывая на стол дежурного доллары и часы, восемнадцатилетний парубок. – Мы к нему подошли закурить попросить, а он часы сорвал с руки, баксы вытащил, отдал и убежал. Хотели вернуть – не догнали. Бегает, падла, как олень...
Еще бы. Майкл Приттман был первым в колледже на дистанции четыреста метров.
С тех пор Майкл был более осторожен как с уличной шпаной, так и с милицией. По его мнению, ни от одних, ни от других толку не было. А после суда, на который его вызвали в качестве ответчика за клевету, «выразившуюся в публикации недостоверных данных на страницах местного издания», Майкл насупился еще и на судебную власть. Судебный процесс
Майкл затаил обиду, выжидая момент. Он чуть не подпрыгнул от радости, когда услышал по местным «Новостям», что правоохранительные органы сумели задержать крупного преступного авторитета вместе с «кассой». На следующий день он встретился с одним из сотрудников милиции и выяснил, что в этом деле свидетелем проходит некто Струге. Это русскому человеку трудно запомнить такую фамилию, а американцу – раз плюнуть. Эту фамилию он хорошо помнил не только из-за ее нерусскоязычного происхождения. Майкл Приттман каждой клеткой своего организма почувствовал, что вскоре в Нью-Джерси получат сенсационный материал. Статья будет называться – «Судейская джига вокруг воровского общака». Да, это будет в самый раз. Обещанный огромный гонорар от Мэла Боско – главного редактора и, как следствие, поездка с Салли во Флориду ему уже обеспечены.
Что-то было не так.
Антон еще раз потянул носом воздух. Едва заметно, но все же чувствовался запах, который трудно спутать с чем-либо еще. В комнате витал аромат сигариллы. Антон знал этот запах. Пащенко иногда любил побаловаться этими тоненькими сигарами с пластмассовым мундштуком. Они продавались в узких жестяных портсигарах. И Струге готов был поклясться, что в его квартире побывал прокурор, если бы не расстался с ним десять минут назад.
Дверь в комнату была прикрыта – так он ее оставил, уходя из дома. Антон напрягся. Присутствие чужих ощущалось настолько явственно, что казалось – толкни он дверь, и пред его взором предстанут все, кто здесь побывал. Антон в ожидании этого так и сделал. В квартире никого не было. Зато саму комнату невозможно было узнать. Такой «порядок» может навести только артиллерийский снаряд. Все вещи были выброшены из шкафа и «стенки», и, если судить по их внешнему виду, по ним довольно длительное время ходили в обуви. Диван разрезан, и из него торчали клочки поролона. Такие же клочки валялись по всей комнате. Линолеум был оторван от уголка и задран. Поскольку его в целом состоянии было задирать проблематично, «колорлон» разрезали на полосы. От увиденного Антон оцепенел.
Кражу можно было смело исключать. Все ценные вещи, включая золотой перстень с черным камнем, который ему подарила перед самой смертью мать и который он не надевал вот уже шесть лет, валялись среди вещей. Кто-то искал тайник. Если отталкиваться выводами от событий последних дней, искали тайник с восемьюстами тысячами американских долларов.
Антон откинул ногой валявшийся перед растерзанным диваном свой кожаный пиджак, сел, от чего заныли вывернутые из привычных мест пружины, и закурил.
Вот тебе и неприкосновенность, и независимость судьи, о которой так четко и ясно говорится в Законе о статусе судей! От кого неприкосновенность?! От милиционеров?! Конечно! Если задержат на дороге за превышение скорости – не имеют права задерживать и досматривать автомобиль! Еще что? Не имеют права задерживать и арестовывать за совершенные правонарушения и преступления! Только с санкции Генерального прокурора!
«А на кой черт мне эта неприкосновенность, гарантирующая защиту от правоохранительных органов?! Зачем она мне нужна, если я – СУДЬЯ?! Зачем мне нужна неприкосновенность от милиции, если каждая сука, желающая покопаться в моем чистом и грязном белье, может сделать это совершенно беспрепятственно?! Какая моя независимость?! В чем она может заключаться, если утверждают судей депутаты, которые частенько судятся этими же самыми судьями за попрание чужих интересов?! Как я могу быть независим, объективно рассматривая в суде дело одного из них, если знаю, что через год или два он будет в составе их Совета меня утверждать?! А кто сейчас депутаты?! Половина из них – бутлеггеры, бывшие пивники, прорабы да спортсмены! Мать твою, вот и весь депутатский корпус!..»
Ситуация перехлестнула нормы дозволенного, как перелившийся из чашки чай. Струге сидел на изувеченном диване собственной искалеченной квартиры, прекрасно осознавая тот факт, что его обгадили с головы до ног. Не Антона Струге, а – федерального судью Антона Павловича Струге. Об него, шутя и совершенно безбоязненно, вытерли ноги. Не найдя общака, сегодняшние гости запросто могут встретить его на улице, набить морду и дать напоследок пинка под зад. Послезавтра его просто увезут в какой-нибудь подвал, посадят на цепь и будут волтузить, как собаку, периодически выспрашивая местонахождение денег.
Что, может, попросить у ФСБ защиты? Но это не Голливуд. У дверей твоей квартиры, Антон, никто сидеть не будет. Сделать официальное заявление? А где у тебя доказательства причастности конкретных лиц?
– Кстати, о конкретных лицах... – Антон встал с дивана и направился к телевизионной тумбе. – Раскурочили или нет?..
Нет, маленький экран видеодомофона был цел, а значит, цела была и кассета с видеозаписью. Распахнув тумбу, незваные гости увидели просто маленький телевизор, который интереса для них представлять не мог. Если бы они знали, что это за маленький телевизор...
Он был соединен с «глазком» камеры над входной дверью и одновременно – с видеомагнитофоном, стоящим на тумбе. Обычный видеомагнитофон. Снаружи. Изнутри – нет. Он срабатывал на запись всякий раз, когда в дверь раздавался звонок. Запись шла десять секунд, после чего он автоматически отключался. Подарок Пащенко в день утверждения Антона на неограниченный срок. После той самой, «бутлеггеро-спортивной» сессии народных избранников.
Струге нажал на кнопку перемотки и воспроизведения. Первым высветилось лицо соседа напротив – наверное, приходил извиняться за свою непутевую дочь Светку или получить консультацию. Работал он юристом в автопарке, и дел у него было невпроворот. Антон уже сотню раз объяснял незадачливому юристу, что он не имеет права давать консультации любого характера, если они носят юридический характер, но сосед, казалось, этого не понимал или считал, что Струге прикалывается – как это соседу можно отказать? Тогда Антон шел на хитрость – советовал соседу как следует ознакомиться с той или иной статьей Гражданского кодекса. Этого хватало, и сосед с благодарностью приглашал Антона на пиво. Тот с не меньшей благодарностью отказывался.
А вот, очевидно, те, кто патологически ненавидит домашний уют и порядок в квартирах. На экране монитора, который квартирные изуверы приняли за сломанный, а потому – стоящий в тумбе телевизор, высветились три физиономии, глаза на которых тупо смотрели в обшивку двери. Стоящий первым еще раз нажал на звонок. Запись начала новый отсчет. Тот же взгляд, не подозревающий о наличии видеоглазка.
«– ...Никого нет. Значит, он один был в квартире».
Антону оставалось только подивиться проницательности гостей.
«– ...Открывай, Филателист...»
Конец записи.
Выводы из увиденного и услышанного? Первый. Вандалов было как минимум трое, и их лица пригодны для последующего опознания и идентификации. Второй. Один из них имеет кличку Филателист. Не так уж часто встречающаяся в преступной среде кличка.
Антон вынул кассету, вставил в магнитофон другую, сел на диван и стал ладонями растирать лицо. То, что произошло за истекшие сутки, разломало весь остов им же выстроенного привычного образа жизни. В его судьбу вмешались другие. Вмешались дерзко, грубо, не задумываясь о последствиях и не боясь ничего. Это были те, для кого совершенно не существует никаких норм морали и нравственности, чувства самосохранения и признания устоев общества, в котором они существуют. О ком идет речь? Кто попадает под такое определение? Антон вынужден был признать, что он сейчас размышляет о животных.