Месть смертника. Штрафбат
Шрифт:
– Самолетов не было? – перебил его Белоконь.
– Каких самолетов, переправа же… Самолеты уж как-то своим ходом.
– Над переправой, немецких. Не было?
– А! Понял. Не было. И все через плечо плюют, чтоб и дальше не было. Чтобы мосты эти чудные не порушили… А я, Вася, так думаю: чего бояться? Один раз живем. Мне вот себя совсем не жалко. Убьют – так убьют, со всеми случается…
По мере приближения к понтонному мосту крики снаружи становились все громче. Мат и неразбериха – обычное дело для переправ. Эта пока была самой спокойной из нескольких, которые
Машина продвигалась – неспешно, но уверенно. Величественный Дон был совсем рядом. Но Белоконь увидит его только завтра, если все будет нормально, если он доживет. Сержант обливался потом.
Когда, по его подсчетам, уже должна была быть середина моста, водитель объявил:
– А вот и мост. Мы на него въезжаем. Какая все же удивительная штука!..
Теперь Белоконь явственно почувствовал, что под ним вода. Дон был огромен и бесконечен в обе стороны. Деревянный мост из бревен-щепок был для реки тонкой соломинкой. Он плавно покачивался, трещал и скрипел всеми стыками.
– Уже над семью корытами проехали, – сказал Алеша. – В этот раз я их действительно пересчитаю.
Мокрый, как мышь, Белоконь попытался отвлечься от этой бесконечной поездки.
Вот новый лейтенантский китель – замечательная вещь. И штаны. Обязательно нужно заменить свою пострадавшую форму. Сапоги покойного Еремина остались у пустой палатки хирургов, но сапоги у него пока есть. А вот китель… Он представил, как на ощупь душит разговорчивого Алешу. Представлял долго, даже сам почти в это поверил.
– Еще три бадьи, – сказал задушенный. – Плюс семь в начале, потом две и пять… Итого двадцать. Ты не думай, я считаю хорошо, у меня отец агроном. Ага, еще одна. Двадцать один…
После удушения Белоконь заколет его штыком. Сначала, конечно, снимет китель – тоже придется на ощупь. Потом печень – она справа. До нее еще нужно добраться. Штыком не получится…
– Все, Вася, считай, что двадцать четыре. Сейчас задними колесами проедем… Во, двадцать пятое корыто пошло.
– Леша, у тебя есть нож? – спросил Белоконь.
– Нож? Есть. Хороший нож, только ржавый с одной стороны. О, двадцать шесть. Или еще двадцать пять? Нет, это двадцать шестое… Прекрасный нож, я его позавчера нашел. Смотрю, лежит…
Белоконь кивнул. Значит, ножом – справа под ребра. Потом достать печень. А он ее внутри найдет? Там же много всего… Ну, ничего. Как-нибудь.
– А соль есть? – осведомился сержант.
– Подожди-подожди… Двадцать шесть и два, и еще одно сейчас будет… а с этим, на которое заезжаем – тридцать. Соли у меня нет.
– Ладно, придется без соли.
– Что без соли?
– Ничего. Следи за дорогой. Поговорим об этом на том берегу.
– Тридцать два корыта! – объявил водитель. – А мы еще только на середине! Правда, дальше они как-то реже…
Вокруг зазвучали автомобильные клаксоны, раздались панические крики. Одновременно застрекотали несколько автоматов. Белоконь услышал, как Алеша высунулся в окно; потом водитель вскрикнул и впечатался в свое сиденье.
– Штурмовики!!! – взвизгнул он. – Накаркал, Вася!
В кузове завизжали на несколько голосов. Белоконь подумал, что Рита наверняка испугалась. Ему захотелось оказаться там, под тентом… Еще лучше – вместе с ней на том берегу.
Судя по звукам, на мосту теперь стреляли все, у кого было оружие. Стало слышно, как сверху, совсем низко, проносятся самолеты.
– По дальнему мосту лупят! – крикнул Алеша. – Глядишь, успеем, если эти мудаки на «Студере»…
Он опять сунулся в окно и заорал:
– Мудаки-и!!! Скорей!!. Сам козел! Скорей, кому говорят!..
Грузовик прибавил ходу. Видимо, ускорилась вся колонна.
Совсем близко в воде грохнули два разрыва. Машину обдало брызгами. Громада моста пронзительно заскрипела и качнулась. Оглушительными щелчками лопнули несколько бревен.
– А это уже по нам! – сообщил шофер. – Не попали, собаки!.. Да, мостик крепкий! Сейчас доедем, Вася, держись!
Белоконь держался.
Над головой снова пролетели истребители. Мост сильно тряхнуло, деревянная конструкция оглушительно затрещала. Грузовик подбросило, он приземлился на передние колеса. Белоконь едва не прошиб головой крышу кабины (снаружи на металле наверняка образовался выступ); одновременно он почувствовал, как машину сильно повело в сторону. Сержант приложился плечом обо что-то мягкое, потом затылком обо что-то твердое. «Перевернемся», – подумал он. Рядом с ним Алеша, воя похлеще сирены бомбардировщика, выворачивал руль.
Не перевернулись – выровнялись.
Вероятно, доехали и даже остановились. Белоконь запомнил только, как он вывалился из кабины, а проклятая винтовка ударила его по спине.
Середина – конец июля 1942 года.
Восточный берег Дона
Жизнь за Доном для Белоконя началась с прогорклого рыбьего жира. Других лекарств от куриной слепоты у медиков не было.
После падения из кабины грузовика он долго ехал в кузове. Вспоминая об этом, Белоконь представлял мягкие женские руки в своих руках. Он не мог бы с уверенностью сказать, были ли они настоящими или лишь воображаемыми. Из-за тряски поездка показалась бесконечной, хотя машина прошла всего несколько километров. На месте санитары и сестры вышли. Напоследок Белоконя погладили по лицу, и он остался один в темноте. Поскольку о болезни сержанта никто в кузове так и не узнал, искать для него лекарство пришлось водителю Алеше. И тот нашел. Причем довольно быстро – одна нога здесь, другая там.
Глоток жира не сделал Белоконя зрячим так быстро, как ему бы хотелось. Оценить лечебный эффект оказалось сложно, так как уже окончательно стемнело. Но положение определенно налаживалось. Сержант осведомился у Алеши о судьбе недавних пассажиров его таратайки – все ли остались целы, где и как они разместились. Выяснилось, что все целы и все разместились. Немного успокоившись на этот счет, Белоконь безапелляционно заявил, что он остается спать в кузове. Алеша не стал возражать и выделил сержанту какую-то ветошь под голову.