Месть Танатоса
Шрифт:
— Ничего, ничего страшного, — она ласково погладила сына по голове, — спи, я скоро вернусь.
— Давай, шевелись, — унтершарфюрер схватил Маренн за руку и сбросил с нар на холодный земляной пол.
— Вечно я должен водить тебя куда-то. Устроили тут санаторий. Поднимайся!
Маренн медленно встала и, опустив голову, пошла за унтершарфюрером — охранники шли сзади. Один из них все время подталкивал ее автоматом в спину — просто так, для порядка. Она не спрашивала, куда ее вели. Возможно — на расстрел, возможно — на допрос. Разнообразием
Ее провели через площадь перед бараками. Спущенные на ночь овчарки свободно бегали по территории лагеря. Одна из них подбежала к Маренн и, хищно оскалив зубы, зарычала — унтершарфюрер отогнал пса.
Через служебный вход они вошли в здание комендатуры. По полутемной лестнице поднялись на второй этаж. Прошли по коридору и остановились перед дверью в самом его конце. Унтершарфюрер достал ключ, открыл дверь и первым вошел в комнату.
— Входи, — приказал он Маренн, — А вы останьтесь здесь, — последнее указание предназначалось для автоматчиков.
Дверь закрылась. Охранники остались в коридоре. Унтершарфюрер включил свет. Комната была почти пуста: грубый дощатый стол и лавка перед ним. На столе стояло прислоненное к стене тусклое зеркало. Перед ним — маленький кожаный чемоданчик. Маренн узнала его сразу — это был ее чемоданчик. Она взяла его из дома, когда ее арестовали.
Унтершарфюрер подошел к столу и, щелкнув замком чемодана, поднял крышку:
— Иди сюда, — приказал он, — смотри: здесь твои вещи, с которыми тебя прислали из Берлина, — платье, белье, шампуни, расчески, косметика, даже духи. Вон там есть вода. Ты сейчас помоешься, оденешь все это, причешешься….
— Зачем? — Маренн с удивлением взглянула на унтершарфюрера.
— Комендант приказал. На тебя обратил внимание сам оберштурмбаннфюрер из Берлина. Он нашел тебя хорошенькой. А мы и не замечали, — унтершарфюрер резко обхватил ее за талию, прижимая к себе. Маренн отшатнулась и уперлась ему руками в плечи.
— Оставьте меня! — вскрикнула она с отвращением.
— Какая капризная! — посетовал унтершарфюрер. — Боюсь, господину оберштурмбаннфюреру это не понравится.
— Оставьте меня!
— Ну, как дела? — комендант Габель поспешно вошел в комнату. — Чем это Вы тут занимаетесь, Ваген? — спросил строго у подчиненного. — Почему она еще не готова?
— Виноват, герр гауптштурмфюрер… — помощник щелкнул каблуками.
— Немедленно отправляйтесь отсюда. Я Вас вызову, когда будет нужно. А ты, — он ткнул пальцем в Маренн, — поторапливайся, одевайся. Вот твое платье. При чешись. Да по красивей. Ну, ты должна знать, как там что. Господин оберштурмбаннфюрер ждет. Понимаешь, оберштурмбаннфюрер из Берлина!
— Нет, не понимаю, — возразила Маренн. — Это выше моего понимания…
— Молчать! — взвизгнул на нее комендант. — Пятнадцать минут — и я вернусь за тобой, ясно?
Маренн покорно склонила голову. Габель вышел, закрыв за собой дверь на ключ. Она еще слышала его голос в коридоре, он что-то говорил часовому. Потом все стихло. Маренн подошла к окну. Сквозь стальную решетку она видела, как бегают собаки по площади, как скользит, рисуя квадраты, луч прожектора со сторожевой вышки. Вокруг было пустынно и тихо.
Сколько времени она находится здесь? Маренн давно уже перестала считать дни. Бесконечность страдания стала для нее привычкой. Пожав плечами, она подошла к столу, открыла чемодан — слезы навернулись на глаза: милые предметы такой далекой теперь жизни. Как была она наивна, собрав с собой этот чемодан во время ареста! Она надеялась, что все окажется ошибкой — ведь она ни в чем не виновата. И завтра ее отпустят. Да нет, отпустят сегодня же, как только все выяснится! А завтра она даже сможет пойти на обед к знакомым. Все вышло по-иному…
Ах, как давно это было, кажется! Бархатные черные туфли на каблуке — кто-то уже поносил их: каблуки стоптаны, замша потерлась. Черное платье-«тюльпан» — подарок Коко Шанель, тоже все растянуто. Наверное, его пыталась натянуть на себя какая-нибудь матрона, например жена коменданта. Где-то теперь бриллиантовая змейка с изумрудным глазком? Вероятно, ею украшает себя сейчас «чистокровная арийка», подружка такого вот высокопоставленного оберштурмбаннфюрера из Берлина. Маренн вздохнула.
Однако надо торопиться. Прибывший гость из столицы обратил на нее внимание и жаждет общения. Наверняка тот самый важный господин с овчаркой, который оказался так невероятно «добр» к ней на плацу. Она даже не успела толком рассмотреть его. Теперь понятно, почему он был добр — рассчитывал на благодарность.
«Господи, за что мне все это?» Маренн взяла шампунь и мыло, прошла в ванную. Сбросила тюремную одежду и с наслаждением плеснула на тело теплой прозрачной водой. Она давно уже забыла, что такое чистая вода. Тем более теплая. Французский шампунь приятно ласкал кожу. Янтарные капли скатывались по плечам, падали на грудь. Даже грубое лагерное полотенце не могло испортить наслаждения от неожиданной радости. «И хотя неизвестно, что будет дальше, спасибо оберштурмбаннфюреру, что он приехал», — мелькнула у Маренн мысль. «Спасибо» уже во второй раз.
Комендант Габель снова вскочил в комнату — Маренн едва успела накинуть полотенце на обнаженное тело. Уже?!
— Как, ты еще не готова! — накинулся он на заключенную. — Быстро одевайся, я жду тебя в коридоре, сколько можно копаться!
Стянув фуражку с головы, Габель вытер испарину на лысине и вышел. Маренн торопливо подошла к чемодану. Одела белье, платье, шелковые чулки — увы, все стало ей велико. Если б видела теперь Коко Шанель свое творение! Если бы видела ее саму сейчас! Хорошо, что не видит, и даже не знает ничего.