Месть Танатоса
Шрифт:
— Ничего. Я молчала.
— Почему же говорите мне сейчас?
— Потому что там, в Берлине, Вы все равно узнаете, если захотите. И будет хуже, если я солгу.
— Ваш муж жив?
— Нет, я вдова. Он умер вскоре после того, как мы переехали в Америку. Он был тяжело ранен на войне.
— У Вас двое детей. Они оба Ваши? Я обратил внимание, что сын похож на Вас, а вот девочка — совсем нет. Она похожа на отца?
— Нет, у меня только сын. А девочка… — Маренн запнулась, — я удочерила ее в Америке. Ее родители погибли.
— В ней есть еврейская кровь?
— Нет, что Вы! — Маренн испугалась. — Ее родители были англосаксами, я знаю наверняка.
— Допустим, — Скорцени пододвинул кресло и сел напротив. Протянул пачку сигарет, предложил: — Курите.
— Нет, спасибо, — Маренн покачала головой и подняла руки, чтобы поправить непослушные волосы, упавшие на глаза. Черные лепестки тюльпана соскользнули с колен, открывая точеные ноги в шелковых чулках. Скорцени посмотрел на ее колени.
— Мне нравится, что Вы откровенны со мной, или почти откровенны… — он сделал значительную паузу, — мне нравится, что Вы меня не боитесь. Вообще, я заметил, что Вы никого не боитесь, — он щелкнул зажигалкой и закурил сигарету. — Вы красивы, Вы прекрасно пели, у Вас красивое платье, которое наверняка дорого стоит, — он подчеркнул последнее обстоятельство, — мне сказали, что это Ваше платье. Вам шили его в Париже?
— Да, — откликнулась Маренн, вполне понимая, куда он клонит: — Моя подруга Коко Шанель. Это подарок к свадьбе…
— Но…
— Это был второй брак, — сразу поправилась она. — Он не состоялся…
— Понятно. Вам очень идет черный цвет. Вы были богаты?
— Да, — призналась она с грустной улыбкой, — когда-то я была богата и помогла Коко Шанель открыть ее дело. Потом была очень бедна, — она говорила с удивительной легкостью о прошлом. — Потом много работала и снова была богата. Теперь я опять бедна. Платье мое изрядно поношено, не мной, — она уточнила, — а, вероятно, женой коменданта. К тому же на нем нет главной детали — его украшения: бриллиантовой змейки с изумрудным глазком, которой так гордилась Шанель…
— Она, должно быть, в сейфе у Мюллера, — заметил Скорцени вскользь, размышляя о своем.
— Мюллер? Кто это? — Маренн непонимающе посмотрела на него.
— Это шеф гестапо, — оберштурмбаннфюрер перевел на нее взгляд. — Большой поклонник Коко Шанель, знаете ли, — добавил он с сарказмом, — и вообще любитель искусства, особенно ювелирного. Так значит, Вы были богаты? — вернулся он к прежней теме. — Вы получили образование?
— Да, я училась в Америке, потом в Вене и в Париже…
— Кто же Вы по профессии?
— Врач.
— А кто был Ваш отец?
— Маршал…
Скорцени присвистнул:
— Вот как?! А комендант-то в курсе? Он ничего не сообщил мне про такого рода обстоятельства.
— Нет. Он не в курсе, — призналась Маренн виновато, — и те, в Берлине… Они тоже…
— Тоже не в курсе? Не похоже на Мюллера. Неужели Вы обставили шефа гестапо и его доберманов? — Скорцени рассмеялся.
— Я не встречалась с шефом гестапо, — ответила Маренн недоуменно, — моим делом занимался обычный следователь, нервный и очень усталый…
— Все ясно. — Оберштурмбаннфюрер встал, бросил окурок в пепельницу, одернул китель и посмотрел на часы: — Что ж, пора…
Маренн тоже поднялась и взялась за молнию на платье:
— Мне раздеваться? — спросила чуть слышно, не глядя на него.
— Нет, — Скорцени усмехнулся, оглядывая ее, — Вы меня неправильно поняли. Мне пора уезжать. Сейчас Вам принесут ужин и приведут детей. Сегодня Вы будете ночевать здесь, — он кивнул на разобранную постель, которая белела в углу комнаты. — Вместе с детьми.
— Зачем? Зачем все это? — Маренн в замешательстве прижала руки к груди. — Чем я должна расплатиться с Вами? — спрашивала у него с затаенным страхом.
— Вам нечем расплатиться со мной, — резко ответил он, оправляя портупею. — У меня нет времени принимать от Вас единственно возможную плату, — он еще раз бросил взгляд на ее фигуру. — Хотя, наверное, я многое теряю. Считайте, что мне просто понравилось, как Вы пели.
Оберштурмбаннфюрер открыл дверь и позвал:
— Раух!
Адъютант немедленно появился и подал ему плащ, фуражку, перчатки… На улице перед зданием комендатуры уже суетились солдаты, урчали моторы автомобилей, лаяли собаки. Скорцени одел фуражку, и перед тем как уйти, еще раз взглянул на Маренн. В тусклом мерцании черных блесток, она стояла, опершись тонкой рукой о спинку стула и растерянно смотрела ему вслед.
— Доброй ночи, фрау, отдыхайте, — попрощался с ней оберштурмбаннфюрер и вышел. Дверь закрылась. Было слышно, как раздались громкие слова команд, хлопнули дверцы автомобилей, лязгнули затворы автоматов, зарокотали мотоциклы, взревели моторы машин. Потом все стихло.
Всю дорогу на обратном пути в Берлин он был задумчив и молчалив. Зная жесткий характер шефа, Раух не донимал его вопросами. Сидя в полутьме на заднем сидении, оберштурмбаннфюрер сигарету за сигаретой, стряхивая пепел в приоткрытое окно машины. Летящие капли дождя, разбиваясь о стекло, попадали ему на фуражку и на воротник кожаного плаща. Но он не обращал на это внимания. Время от времени чиркнувшая зажигалка освещала тусклым колеблющимся светом его скрытое под тенью черного козырька лицо. Оно выглядело усталым и сосредоточенным. За окнами мелькали темные массивы деревьев, редкие поселения без единого огонька, одинокие фермы и бескрайние размокшие поля. Шуршали шины по мокрому асфальту, брызгами разлетались лужи, впереди и сзади маячили машины охраны, крупными каплями хлестал в лобовое стекло дождь.
Чутко выставив «сторожевое» ухо, Вольф-Айстофель дремал на сидении рядом с хозяином. Докурив очередную сигарету, оберштурмбаннфюрер небрежно выбрасывал окурок в окно и, достав новую, снова щелкал зажигалкой.
Только один раз он нарушил молчание, обратившись к адъютанту.
— У тебя есть сигареты, Раух? У меня кончились, — голос его прозвучал бесстрастно. Раух повернулся и передал ему нераспечатанную пачку «Кэмел». Блеснул огонек зажигалки. Машины остановились у шлагбаума. Офицер дорожной полиции подошел к шоферу и посветил фонариком внутрь. Вольф-Айстофель тревожно вскинул морду. Раух сквозь стекло показал удостоверение. Едва взглянув на документ, офицер отошел в сторону и отдал честь. Шлагбаум открылся. Машины снова понеслись в ночь.
Маренн слышала, как все стихло во дворе. Должно быть, оберштурмбаннфюрер со свитой отбыли в Берлин. Последнее, что он сказал уходя, было то, что сегодня она будет ночевать в этой комнате, с детьми. Как было бы хорошо выспаться в чистой, мягкой постели, помыть Штефана, причесать Джилл. Но все это — мечты, Маренн знала наверняка. Разве Габель и Ваген позволят?! Теперь, когда никто не может их проверить, они отыграются сполна. Да и почему она должна пользоваться преимуществами перед другими заключенными? Потому что ее заметил какой-то оберштурмбаннфюрер из Берлина? Как назвал его Габель. «Это сам…» Нет, она уже не помнит. Да и зачем? Где же дети? Маренн волновалась. Он обещал, что их накормят и приведут. Но почему же до сих пор не ведут? Сколько прошло времени?