Месть Танатоса
Шрифт:
— Что он с тех пор больше не появлялся у меня, — глаза Лены сердито блеснули, она отвернулась.
— Да ладно вам шуметь-то, — вмешался в их спор Генрих Мюллер. — Совещание закончилось — расслабьтесь. Может, мы лучше выпьем?
— Наливай, — согласилась Лена и положила дымящуюся сигарету в пепельницу.
В тот вечер, воспользовавшись тем, что обе сестры ушли танцевать под джаз, Маренн попросила Мюллера:
— Генрих, освободи меня, — она выпила уже довольно много для того, чтобы решиться на такой шаг.
— Что-что? — не понял ее с ходу шеф гестапо, и она встретила его недоуменный взгляд. — От чего освободить?
— Из лагеря, — пояснила ему Маренн, волнуясь. — Ведь до сих пор я числюсь заключенной. Теперь ты лично со мной знаком, вот мы вместе пьем вино — ты же знаешь, что я ни в чем не виновата, меня оклеветали. Я честно исполняю свой долг. Разве этого недостаточно, чтобы доказать…
— Что? — спросил ее насмешливо Мюллер, но взгляд его стал жестким. А что ты собираешься доказывать? И кому? Мне? А мне и так все известно — ты совершенно права. Конечно, вначале мы вели себя осторожно, — продолжал он, — и ты должна нас понять: в лагерь так просто не попадают. Но то, что расписали тебе твои красавчики-шефы, мол, гестапо всех сажает и никого-не освобождает — это, Ким, все враки. Для запудривания мозгов. Освобождаем. И тебя я могу освободить — совершенно ясно, как ты нужна рейху, Только… — он хитровато прищурился, — а зачем тебе это надо? Мне кажется, ты немного торопишься, подожди. Поверь мне, гестапо тебя обидело — гестапо тебя и спасет.
— Как это? — искренне удивилась его словам Маренн.
— Мы же не знали в тридцать восьмом, что ты такая… — шеф гестапо усмехнулся, — симпатичная. Но кто знает, как будут развиваться события, на фронте, я имею в виду. После московского конфуза, что нам еще преподнесут наши вояки? Наступит окончательный перелом в нашу пользу — поставим штамп и… гуляй ты, как вольный ветер. Ты ведь и сама никуда от нас не денешься теперь.
А выйдет все наоборот — другие штампы придется ставить, Ким, — он многозначительно приподнял бровь, — как коллега с коллегой говорю с тобой откровенно. При гаком обороте ты только выиграешь. Представь себе: ты пьешь кофе на улице Гогенцоллерн с фрау Ирмой, а в это время там, в лагере, его начальник Табель ставит галочки за твое присутствие. Здорово? Вот то-то. Так что терпи пока… — он засмеялся, подмигнув, но, увидев выражение разочарования, мелькнувшее на лице Маренн, спросил: — Неужели отсутствие бумажки с моей подписью так портит тебе жизнь? Ты полагаешь, мне кроме тебя в лагерях держать некого? Кандидатов хватает — корми только…
Маренн не ответила группенфюреру. В тот вечер она впервые в жизни позволила себе напиться допьяна. Вальтер Шелленберг был крайне изумлен, когда далеко за полночь Генрих Мюллер доставил на виллу в Гедесберг Маренн — она едва держалась на ногах.
— Дружище, — промолвил шеф гестапо сочувственно, скрывая улыбку, — позвольте вручить Вам вот это, — Мюллер придерживал Маренн за талию — она шаталась, — сокровище Шестого управления. Исключительно из расположения к Вам я эту красивую даму даже пальцем не тронул, — заметил он значительно, — хотя давно мечтал и случай предоставился очень подходящий…
Проснувшись ночью, Маренн сразу вспомнила о Шанель и вскочила с постели. Первая же мысль, родившаяся в голове: где она? Неужели занимается любовью с Шелленбергом? Только потом она задалась вопросом: «А сама-то ты где находишься?» И, оглядевшись, успокоилась — Маренн узнала спальню бригадефюрера в Гедесберге. Вальтер лежал рядом с ней — глаза его были закрыты, он спал.
С радостной улыбкой Маренн снова скользнула под одеяло, прижавшись к его обнаженному телу своим. Почувствовав ее прикосновение, бригадефюрер открыл глаза.
— Где же это, фрау Ким, Вас носило с Мюллером? — поинтересовался он, в голосе его скользнули иронические нотки. — Не терпелось лично ознакомиться с практикой гестапо, о которой столько наслышаны? Это Мюллер тебя так напоил, признавайся? Вообще он весьма известен по этой части! — Вальтер обнял ее, лаская. Но мне сегодня впервые Довелось ложиться в постель с такой пьяной женщиной. Как это тебя угораздило? Ты хоть что-нибудь помнишь?
— Нет, ничего, — покачала головой Маренн. — Но Генрих ни в чем не виноват. Просто он вдруг пообещал, что гестапо, скорее всего, мне еще пригодится и когда-нибудь меня спасет. Вот я и напилась на радостях. А где Шанель? — спросила она, затаив дыхание.
— Ты ожидала ее увидеть ее здесь? — Вальтер повернул ее к себе, заглядывая в лицо. Ты-так обо мне думаешь, Ким? — и, не дождавшись ответа, произнес: — Она вернулась в Париж. Пусть предложит свои услуги Эйзенхауэру. А у нас и так очень много работы — даже без ее идей…
Немецкие солдаты еще затемно неслышно подошли к английскому лагерю.и залегли за барханы, приготовив к стрельбе пулеметы и автоматы. Плотно сжатые губы, суровые, сосредоточенные лица. Все ждут команды капитана. Но капитан молчит.
Спокойно спят ничего не подозревающие англичане. Только несколько часовых, позевывая, лениво прохаживаются вокруг палаток. На горизонте восходит солнце. Еще мгновение — и его лучи заливают горячим светом всю округу. Они слепят глаза англичан.
По команде капитана смертоносный шквал огня обрушивается со всех сторон на окруженный английский лагерь. Захваченные врасплох люди мечутся, ища спасения. Но бой кончается в считанные минуты — по приказу капитана солдаты добивают раненых.
Белый песок пустыни заливает кровь. Немецкие солдаты медленно обходят лагерь, переворачивая лежащих ничком людей. Слышны протяжные стоны и короткие автоматные очереди.
Молодой капитан Ульрих Диц подошел к Маренн. Он уже с месяц в Африке, лицо потемнело, под расстегнутым кителем видна могучая, загорелая до черноты грудь. Опершись руками о ствол автомата, висящий на шее, он предупреждает ее:
— Фрау, Вам необходимо что-то надеть на голову. Сейчас здесь будет очень жарко.
— Здесь уже было жарко, — Маренн сидит на песке, обняв руками колени, обтянутые черной тканью галифе. Солнце нещадно палит ее темные волосы, черный китель с погоном на правом плече и бледные, тонкие пальцы рук, застывшие в неподвижности.
— Зачем Вы приказали убить раненых? — она поднимает лицо и смотрит в глаза капитана полным скрытой боли и горечи взглядом.
— Они могли навести на наш след, — невозмутимо отвечает ей Диц.
— Я спрашиваю, зачем Вы приказали убить наших раненых, капитан, — уточняет она, — раненых немецких солдат?
— Они были бы нам обузой, — он пожимает плечами. — Это война, фрау. Мы не можем замедлить наше движение. Мы должны как можно скорее добраться до своих.
— Я знаю, что такое война, капитан, не вам объяснять мне, — Маренн отворачивается от него. Вдали, у голубой кромки залива, синие купола минаретов плывут в белой дымке наступающего зноя.