Месть в конверте
Шрифт:
«Ну ничего-то у нас на Руси не могут по-настоящему довести до ума! — Лейтенант Жаворонков, три недели назад вернувшийся из своей первой зарубежной командировки, уже успел, как ему казалось, приобрести некоторый опыт сравнений и сопоставлений, тем более что польские коллеги, отношения с которыми и без того были не самыми радужными, старались по возможности минимум времени отводить на непосредственное обсуждение деловых вопросов, каждый из которых мог потянуть за собой очередную цепочку непонимания, а все больше налегали на культурную программу: экскурсии, театры, концерты… И рестораны, разумеется… В том числе во время посещения ратуши советские офицеры оказались свидетелями свадебных церемоний. Была и музыка —
Лейтенант ошибался. Конвейер бракосочетаний был и продуман — как и кем — вопрос особый! — и утвержден в соответствующих инстанциях. Были определены моменты, когда громоподобная музыка микшировалась — это значило, что происходила непосредственная процедура расписывания, — а затем взрывалась с еще более неудержимой силой, приветствуя рождение новой счастливой советской семьи.
«Интересно, сколько же раз в течение дня во всем мире звучит этот пресловутый марш? Вот уж поистине глобальная популярность! А наследникам господина Мендельсона — если, конечно, таковые существуют — можно только посочувствовать: все сроки действия авторских прав давно уже закончились. А то могли бы „грести“ с пьески своего предка не меньше, чем с какой-нибудь нефтяной скважины!»
Советский Союз готовился присоединиться к международной конвенции по авторским правам. Вопрос изучался юристами, дискутировался на собраниях научной и творческой интеллигенции, создана была специальная правительственная комиссия. Разумеется, Комитет не мог остаться в стороне. Вот уже несколько месяцев изучение международных положений авторского права было одним из основных направлений повседневной работы лейтенанта Жаворонкова. Естественно, приобретенные в этом вопросе знания накладывали свой отпечаток и проявлялись в подсознательных, зачастую совершенно неожиданных реакциях.
«Стоп, Жаворонков! Ты что-то сегодня совсем не в своем уме! Какой „Свадебный марш“, какие наследники, какая нефть?! Ты! Ты сегодня женишься! Именно ты, а не умерший полторы сотни лет назад Мендельсон! А у тебя в голове какой-то полный сумбур и бред! Очнись, родимый!»
Роман с Леночкой Литвиновой развивался легко, естественно и стремительно. Для Георгия, твердо усвоившего с юношеской поры, что ухаживание за любимой девушкой — процесс сложный, непредсказуемый, а зачастую и мучительный — опыт общения с Олечкой Шатц не прошел даром! — открытость и непринужденность в отношениях, установившиеся буквально с первых же минут знакомства с Леной Литвиновой, явились чем-то исключительно новым, живым и радостным.
Оля Шатц, Оля Шатц… Кстати, по иронии ли судьбы или, наоборот, направляемые и руководимые ее указующим перстом, впервые встретились Лена и Георгий именно в доме Оли Шатц.
За годы учебы в гэбэшных «университетах» курсантов не слишком баловали отпусками. В летние месяцы устраивались то какие-то дополнительные теоретические семинары, то практические занятия, то выезды в военно-спортивные тренировочные лагеря. Слетать домой удалось лишь пару раз, да и то на считаные дни. Родители, естественно, скучали (Лешка бороздил на своих бронетранспортерах пустыни Туркмении, и оторваться от службы ему было еще сложнее, чем Георгию). Более того, в последний приезд Георгий обратил внимание на то, что и во внешнем облике отца, и в каких-то едва уловимых изменениях в манере поведения начинают проглядывать черточки чего-то такого, из-за чего расхожее и обычно ни о чем не говорящее выражение «наши старики» начинает наполняться своим прямым смыслом. Мама — тьфу-тьфу-тьфу — держалась пока молодцом! И тем не менее Георгий твердо решил, что весь обещанный месячный отпуск между окончанием учебы и началом непосредственной службы он полностью посвятит родителям (месяц, правда, сократился до десяти дней, но и это было большим подарком).
Пожалуй, никогда в жизни Георгий не проводил с родителями так много времени подряд. Они гуляли, чревоугодничали, немножко выпивали — куда же без этого! — выезжали за город, катались на теплоходиках по Волге и разговаривали, разговаривали, разговаривали… «Нет, с ними, слава богу, все пока что в порядке. И энергичны, и жизнерадостны. Лишь бы не болели!»
Первый из запланированных необходимых звонков был сделан по очень даже памятному телефону.
— Капитан Локтионов.
— Лейтенант Жаворонков. Могу я поговорить с подполковником Завалишиным?
— Георгий Федорович! — Голос капитана прямо-таки «поплыл» от умело изображаемой радости. — Счастлив приветствовать вас на волгоградской земле! Ну вот, голубчик, предполагали вскоре начать работать вместе с вами, а на вас вдруг Москва, так сказать, «наложила лапу»… Ну, со столицей не поспоришь, правда ведь? Успехов. Удач!
— Спасибо. А Андрей Васильевич…
— Переведен в другое управление. Кстати, с повышением в звании. Георгий Федорович, потребуется какая-либо помощь — звоните без стеснения.
Разумеется, незыблемые правила «конторы» не позволяли спросить: куда переведен Завалишин, почему и действительно ли это служебное повышение или подслащенная полковничьими погонами опала…
Обзвон друзей-приятелей ни к чему не привел. Застать дома удалось лишь Игоря Гасько, ныне артиста оркестра Киевского оперного театра: «Жорка, рад тебя слышать! Ты у нас теперь, говорят… Конечно, надо встретиться! Только знаешь, я сейчас немножко занят, пара неожиданных концертов… Надо позаниматься, кое-что поучить… А вот где-то через недельку… Уже уедешь? Жаль. Ну, значит, как-нибудь в следующий раз!»
Ясно. Ну а уж если даже Игореша — самый, пожалуй, осторожный и дипломатичный из их компании — не хочет с ним встречаться, то однокурсникам и тем более нет смысла звонить: свое отношение к избранной Георгием сфере деятельности они продемонстрировали уже давно и достаточно определенно.
Дела! Выходило, что в Волгограде, городе, в котором прошел большой и важный отрезок его жизни (заполняя одну из анкет, Георгий автоматически в графе «место рождения» написал «Волгоград», а потом долго, путаясь и смущаясь, объяснял моментально позеленевшему и заледеневшему кадровику, что Волгоград — город, с которым он настолько сроднился, что совершенно машинально и т. д. и т. п. получив в ответ суровую отповедь, мол, «анкеты, товарищ Жаворонков, заполняются не машинально, а предельно внимательно и аккуратно, в точном соответствии с действительными фактами, а если каждый будет руководствоваться эмоциями…»), в городе, где когда-то так легко и непринужденно устанавливались дружеские контакты, сегодня нет ни одного человека, кроме родителей, кто был бы рад общению с лейтенантом КГБ Георгием Жаворонковым.
«Ну почему на нас смотрят как на прокаженных? Ведь во всем мире не только существуют, но и пользуются уважением структуры, обеспечивающие безопасность государства. Почему же мы — вечные изгои? Да, у нас непростая история, да, многое из происходившего — преступление. Но ведь все перегибы прошлого обнародованы, осуждены. И потом, даже в самые „черные“ годы в рядах органов была масса честных и порядочных людей, которые защищали страну, сражались за свои идеалы. Почему же до сих пор аббревиатура КГБ — синоним страха, ненависти, презрения?»