Месть в конверте
Шрифт:
Кстати, английским в конце концов Георгий овладел вполне прилично, ну не абсолютно свободно, не без «крутого» российского акцента, но тем не менее… Овладел, когда по-настоящему начали учить языку, а не мавзолею. Но произошло это уже «там», «в фирме». И во втором языке — у него это был немецкий — поднатаскали очень крепко. Во всяком случае, ни в одной из командировок в немецкоязычную среду проблем с изъяснением и пониманием не возникало. Более того, пару раз даже пришлось выезжать под немецкими фамилиями, не разыгрывая из себя, разумеется, уроженца Берлина или Мюнхена — для этого его язык был слишком прост и примитивен, — но вполне правдоподобно изображая обрусевшего потомка немцев Поволжья. Изредка руководство подкидывало такие «клюквы»: вы, мол, бубните о зажиме в СССР людей некоторых национальностей — так нате вам, пожалуйста, — Иван Петрович Шварц, ответственнейший работник, немец (швед, чех, норвежец) по национальности, между прочим.
Нельзя сказать, что юность будущего генерала Жаворонкова, проведенная в Волгограде, была наполнена особо яркими, запоминающимися событиями. Школьные годы и вообще слились в какой-то единый временной блок: припомнить, что происходило
Читал он много и увлеченно. Лет до семнадцати-восемнадцати — совершенно бессистемно, потом как-то научился дифференцировать и отсеивать действительно интересующее от необязательного. Домашняя библиотека — весьма скромная по объему и содержанию — была изучена, разумеется, вдоль и поперек, довольно скоро были исчерпаны и ресурсы школьной, вполне приличной библиотеки. Благо поблизости от школы находилась еще одна, какая-то централизованная библиотека, районная или областная — черт его упомнит сейчас! Там было чем поживиться! Но возникали и сложности. Книги выдавались на неделю в количестве не более трех, причем одна из них должна была быть обязательно идеологически-политической направленности, преимущественно по местной тематике: Сталинградская битва и все с ней связанное. Подобная обязаловка Георгия не шокировала. Тема войны была ему по-настоящему интересна. Но вот качество предлагаемых книг!.. Ведь на одну «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова приходилось несколько десятков откровенно халтурных поделок. А не читать или хотя бы не просматривать эту «нагрузку» было нельзя: библиотекарь, особенно для читателя, который вместо положенной недели прибегал за новыми книгами каждые два-три дня, вполне мог устроить своего рода экзамен: «Ну и как тебе понравилась книга? Все понял? Да и вообще, читал ли ты ее?» И проштрафившегося могли занести в черный список, прекратив выдачу нормальной литературы, а то и вообще «отлучить от кормушки».
Нет, закоренелым нелюдимом и домоседом Георгий конечно же не был. Напротив, он с удовольствием откликался на малейшие проявления дружественности со стороны одноклассников, с радостью пошел бы на более тесный контакт, но… Как-то не очень получалось. И, как ни странно, не последнюю роль в этом играла география. Когда Пашка Зайцев, внук председателя горисполкома, прокидывал: «Мужики, дед из Лондона привез настоящий альбом „Битлов“. Значит, так: в два у меня английский, а к четырем — все ко мне!» — Жора с радостью принимал приглашение, да вот только воспользоваться им мог не всегда. Ну не болтаться же, в самом деле, два-три часа по городу просто так. А пока доберешься домой — уже пора возвращаться назад, и зачастую не только к четырем, а и к шести не всегда успеешь. Один раз не пришел, второй раз опоздал на полтора часа, а потом как-то и приглашать перестали. Да и вообще, честно говоря, среди одноклассников, в большинстве своем представителей «золотой молодежи» города, племянников и внучек директоров крупнейших заводов, деток секретарей райкомов, дочек заведующих гороно и облздравотделом, Георгий чувствовал себя белой вороной. Нет, нельзя сказать, что наследники нарождающейся «номенклатуры» вели себя как-то по-особому вызывающе или пренебрежительно — будущее снобство и барство в те годы еще только начинало расцветать, разве что детки руководящих торгашей уже в полной мере были исполнены собственной значимости и причастности к «небожительству», но таких в классе было лишь двое-трое, и они не делали погоду. Но все равно дистанция между «ними», избранными, и простыми смертными ощущалась уже очень отчетливо. Заработал ли Георгий на этой, с одной стороны, близости, а с другой — отстраненности от «высшего» круга какой-то комплекс? Он считал, что нет, что завистливость и ревнивость к чужой, явно более обеспеченной и благополучной жизни ему несвойственна. Но поди же знай, что и как преломляется в подсознании, особенно в подсознании человека совсем юного, можно сказать, только формирующегося, что прошло незамеченным, а что оставило глубокий и, возможно, даже болезненный след. Впрочем, к последнему году в школе все как-то притерлось, уравновесилось. И вечеринки в домах одноклассников шли своим чередом с непременным участием Георгия. А когда выяснилось, что его отец довольно часто уезжает в командировки, а мать в эти дни ночует у знакомых на «Красном Октябре», поблизости от места работы, и, следовательно, есть пустая «хата», Георгий вообще на некоторое время стал «героем дня». «А где ты, собственно, обитаешь, старичок? — Юрка Попов, сын секретаря горкома комсомола, и слыхом не слыхивал, разумеется, где находится в городе областная больница, его семейство, если, не дай бог что, лечилось совсем в другом месте. — Ну занесло тебя, старичок! Ничего. Найдем. Доберемся!» И добрались. И раз, и два, и три, пока тот же Юрка не встретился на обратном пути с группой ангарских «ковбоев». Ничего страшного. Сломанный палец, пять-шесть швов… Все это с успехом можно было заработать и в двух шагах от площади Павших Борцов. Но почему-то решили, что истинная причина — отменно хулиганский район, и… поездки к Георгию прекратились.
Кстати, задним числом, вспоминая процесс своей адаптации в среде соседей — обитателей действительно не самого благополучного и тихого места в городе, — Георгий понимал, что где-то ему крупно повезло. Новичок в поселке, чужак, учащийся в какой-то далекой «особой» школе, а посему не имеющий естественных контактов с окружающими его сверстниками, Георгий легко мог попасть в категорию изгоев, третируемых, а периодически, для профилактики, и избиваемых лихими ангарскими мальчуганами. Но…
Как-то так получилось, что, несмотря на очевидные для местной шпаны странности молодого человека — склонность к затворничеству, непроявляемую напоказ агрессивность, неучастие в «боевых» действиях, когда по кличу: «Наших бьют! Сарептовские приехали!» — следовали какие-то массовые бега с палками, выломанным штакетником, велосипедными цепями, кому-то пробивали голову, кого-то везли в больницу, кто-получал очередной «привод» в милицию, — Георгия оставили в покое. Настолько в покое, что, даже возвращаясь домой поздно ночью, он не вздрагивал от каждой мелькнувшей в подворотне тени. «Ша, пацаны, это Жорка, Лешкин брат». Вот так вот! Лешка, с первых же дней на новом месте с упоением рванувшийся в этот хулиганский полублатной мир, за короткое время сумел завоевать в нем настолько крепкие позиции, что стал одной из авторитетнейших фигур. Да и внешние данные, как его, так и его «ребятишек», представляли вполне убедительную картину. Как-то вдруг, за считаные месяцы, невзрачные мальчишки превратились в бугаистых мордоворотов, из тех, с кем никому не хотелось бы встретиться в темном переулке. Во всяком случае, Васька Клык, один из известнейших местных «заводил», имевший неосторожность подкараулить Георгия, провожавшего домой Лидочку Корину и смачно врезавший ему по челюсти со словами: «Увижу еще раз рядом с Лидкой — убью!», через день-другой валялся под забором, поверженный могучим кулаком одного из Лешкиных корешей, коренастого и угрюмого боксера-разрядника, и, размазывая кровь по разбитым губам, повторял как заклинание: «Все. Все! Я все понял. Хватит!» Роман с Лидочкой, кстати, никакого продолжения не имел. Да это и изначально было ясно. Достаточно было взглянуть на ее дом — добротный двухэтажный кирпичный особняк из тех, что начали возникать вокруг хрущевских панелек и среди сохранившихся еще с первых послевоенных лет непонятно из чего слепленных развалюх-времянок, в которых, однако, продолжали жить. Кто такой был для нее Георгий? Голытьба! Вскоре Лидочка вышла замуж за здоровенного колоритного грузина, родила, развелась, вновь вышла замуж…
Сказать, что у Георгия как-то сложно складывались отношения с прекрасным полом, никак было нельзя. Не последнюю роль в успешном развитии многих «романов» играла периодически пустующая квартира — они с Лешкой расписывали ее использование буквально по часам, — ну а летом был пляж, замечательный пляж на косе, где можно было, отправившись в дальнюю прогулку вокруг залива — искусственно созданного землечерпалками образования, — достичь полукустиков-полулесочков, где сама природа предполагала склонность к уединению и интиму. Другое дело, что все эти не слишком, впрочем, многочисленные подружки и партнерши, зачастую вполне доброжелательно реагировавшие на естественные поползновения Георгия, никак не могли заменить тех, чьего внимания и расположения он действительно по-серьезному добивался.
Вначале это была Наташенька Синцова, ведущая, так сказать, актриса в маминой театральной студии. И терпеливые ожидания окончания репетиций, и цветы, пусть и неумело, но обязательно вручаемые после каждого спектакля, да еще проделать это надо было втихаря от матери, чтобы не спровоцировать очередное насмешливое: «Ну как там у тебя с Наташенькой?» Аж кровь в голову бросалась! Потому что — никак! Потому что: «Здравствуй, Жора! До свидания, Жора!» — и все. Полтора-два года мотаний с «Красного Октября», где располагалась студия, на Второй Волгоград, места обитания новоявленной театральной «примадонны», в жару, в дождь, в метель… «А, это ты, Жора! Здравствуй!» И… «До свидания, Жора!» Всякому терпению в конце концов наступает предел. «До свидания, Наташа!»
И почти сразу же на романтическом горизонте Георгия Жаворонкова вспыхнула новая звезда — пианистка Оленька Шатц.
На годовой отчетный концерт учащихся фортепианного отделения Волгоградского училища искусств Георгий забрел исключительно для того, чтобы послушать выступление своего друга Жени Левина. Познакомившись несколько месяцев назад на какой-то случайной вечеринке, парни за прошедшее время необыкновенно сблизились. Оба были заядлыми книгочеями, оба грешили собственным стихоплетством, всегда как-то естественно и непринужденно возникала интересная тема, которую хотелось обсудить… В общем, что называется, нашли друг друга. Женька ввел Георгия в круг своих приятелей, молодых музыкантов, и Георгий с удовольствием окунулся в эту совершенно своеобразную атмосферу. За заклиненными ножкой стула двойными дверями училищных классов резались в покер, дули наидешевейшее «Яблочное десертное», а едва закончив завывать под аккомпанемент гитары или рояля заунывную песню о каком-то там караване, который бредет неизвестно куда, а «в тюках кашгарский план», уже через минуту-другую с пеной у рта доказывали друг другу, что утверждающие, будто Ван Клиберн играет Третий концерт Рахманинова лучше, чем сам автор, — полные идиоты, ничего не смыслящие в музыке. В общем, богема.
Отскучав тридцать — сорок минут, Георгий дождался-таки Женькиного выступления. На его взгляд, все было серьезно и солидно. Огромный черный рояль, Женька в черном костюме при галстуке, поклоны, аплодисменты…
— Ну, Женька, здорово!
— Старичок, спасибо, конечно, на добром слове, но, честно говоря, облажался я сегодня по-крупному. Половина нот — под рояль, коду — так и вообще завалил… — В переводе с музыкантского на общечеловеческий это значило, что Женька играл плохо, и было очевидно, что он не кокетничает, а по-настоящему зол и недоволен собой.
— Да ладно тебе, по мне — так все было нормально. Пошли?
— Подожди. Послушаем уже, что там наша прима выдаст.
— Это кто?
— Ольга Шатц. Наша, так сказать, единственная и неповторимая.
Когда, завершая концертную программу, на сцену вышла невысокого роста, тонкая, стройная, даже, пожалуй, хрупкая девушка с распущенными каштановыми волосами, Георгию подумалось, что ей действительно более пристало бы нечто балетно-изящное, чем сражение с этим жутковатым черным монстром, с агрессивно раззявленной крышкой-пастью. Но с первых же звуков даже такому полному профану в игре на рояле, как Георгий, стало ясно, что небольшие, но очень цепкие и ловкие пальчики железной хваткой обуздали трехногое чудовище, понуждая его то нежно и трогательно петь, то рассыпаться колокольчатыми перезвонами, то рокотать и реветь, извергая из самых глубин своего нутра могучие раскаты.