Месть

Блюменбаум Весса Вадимовна

Заберу, пожалуй, оба!

9

Родионов быть чекистом

Двести лет хотел иль триста,

Но не смог: во цвете лет,

Он покинул этот свет.

Он был убит не беляком,

Не мироедом-кулаком,

Не гадюкой буржуазной,

А болячкою заразной.

Стыдно сказать, чем болел бедолага.

Впрочем, стыд — пережиток прошлого!

Болезнь эта — сифилис.

Сифиляга!

Что тут, товарищи, пошлого?

Чего стесняться такой ерунды,

Если любовь — как стакан воды?..

10

41-й год идет.

Клоб с семьей в Москве живет.

Он не беден, он не болен,

Он судьбой своей доволен,

Но однажды ночью вдруг

В дверь раздался резкий стук.

Строго ли его осудят?

Скорым будет ли финал?

Но легко ему не будет:

Уж кто-кто, а он-то знал!

11

Революции герой,

Клоб сидит в тюрьме сырой,

И твердят ему, что он —

Саботажник и шпион.

Он напрасно арестован,

Суд и скор, и голословен,

В материалах — море лжи,

Но попробуй докажи!

Нет того, кто все исправит,

Кто поможет — плачь не плачь,

И вот-вот к стене поставит

Палача другой палач.

12

Глаз подбит, расквашен нос —

Продолжается допрос.

— Кем ты, пес, был подстрекаем?

Не бреши, что был один!

Скажешь — сразу расстреляем,

Нет — Перовой отдадим!

Клоб, едва живой от боли, Изумился: «Бабе, что ли?»,

Но тут вспомнил, что «Перова»

Для него звучит не ново.

От одной лишь мысли смелой,

Что его Прасковья ждет,

Вмиг Клоб стал белее мела,

Вспомнив 21-й год.

Всех врагов оговорил он,

Всех друзей оклеветал,

Всю родню. И вот — уныло

Он спускается в подвал.

13

А в подвале — баба в коже,

На носу пенсне сидит —

Клоб узнал ее: похожа,

Но какой солидный вид!

И она его узнала,

Хоть и лет прошло немало,

Хоть таких как он людей

У нее по пять-шесть в день.

— Не губи меня! Не надо!

Не шпион я, не бандит! —

Начал Клоб просить пощады,

А ведь знал — не пощадит.

«Ну хоть что-то человечье

Или бабье в ней живет?!» —

И талант свой — красноречье

Клоб

пустил с надеждой в ход.

— Хоть на гибель злой судьбою

Обречен я, все равно

Рад, ведь свидеться с тобою

Я мечтал давным-давно!

Вместе строили мы счастье

Мировых рабочих масс,

Дни борьбы и ночи страсти

Были общие у нас!

Неужели ты забыла все,

Что между нами было?!

Клоб наплел цветистых слов ей,

Зная сам, что это — ложь:

Он и вправду спал с Прасковьей,

Чувств же было — ни на грош.

А что было, то любовью

Уж никак не назовешь.

Разобрал тут смех Прасковью:

— Ну, братишка, ты даешь!

Всех я помнить буду, что ли?

Я сама не знаю: боле

Было тех, с кем я гуляла

Или тех, в кого стреляла!

Да и ты, мой милый Гога,

Счет девицам вел не строго!

И не надо врать сейчас,

Что любовь была у нас!

«Что за дьявол баба эта!» —

Понял Клоб, что песня спета:

— Разреши, я помолюсь!..

— Что, боишься?

— Да, боюсь.

Смех в ответ ему:

— Напрасно!

Загремишь ты прямо в ад,

Но там все не так ужасно,

Как попы о том твердят!

Не терпеть тебе и мне

После смерти муки,

Ведь нужны и сатане

Опытные руки!

Там ни слова о себе

Не держи в секрете:

Ад — слюнтяям, а тебе —

Место в адсовете!

— Неужели ты готова

Расстрелять меня вот-вот?!

— Нет, — грустнеет вдруг Перова,

— У меня уж глаз не тот.

Стали глазоньки худые

И рука — не что вчера:

Пусть стреляют молодые —

Дать дорогу им пора.

Их работу проверяю,

Опыт им передаю —

Хоть сама уж не стреляю,

Поприсутствовать люблю.

Только нынче скучновато,

С вашим братом небогато:

Большинство-то — в лагеря —

Только жрут там хлеб зазря!

Нянчат их теперь, проклятых!..

Надо проще, как в двадцатых:

Если враг — то к нам в подвал!

Хорошо, хоть ты попал!..

Раздевайся. Резче! Резче!..

Как и много лет назад,

Клоб увидел тот зловещий,

Дикий блеск в ее глазах.

А что было дальше с Прасковьей Перовой?

Ни казнь не ждала ее, ни лагеря.

Прасковья остаться живой и здоровой

Сумела-таки, ни на что несмотря.

Под сенью кремлевских рубиновых звезд

Она занимала ответственный пост,

И на груди Прасковьиной

Сверкали ордена:

За качество Палачества

Она награждена.

Выйдя на пенсию, юных учила,