Местечко Сегельфосс
Шрифт:
– Мне кажется, я вижу, как ты принимаешь участие в этой жизни! – сказал Виллац.
– Я участвую в ней по-своему, – ответил Антон.– За этим-то я и ищу господина Хольменгро, мне нужно маленькое разъяснение, намек. Я тоже хлопочу и тружусь, хоть и не с мукой. А ты иди домой, Виллац, и женись на красавице Сюннэве Сольбаккен.
И опять Марианна засмеялась, на этот раз одна.
– А он не смеется, – сказала она.– Ты не смеешься, Виллац?
– Разве, что ты прикажешь найти это забавным, – ответил он.
Господин Хольменгро шел им навстречу, приветливо кланяясь, спокойно, как счастливый отец для всех и вся, чудо равновесия. Марианна спросила, уволил ли он грешников, но отец только улыбнулся и ответил, что грешников оказалось слишком много.
– Вот ты, поклонник жизни, тут есть кое-что интересное для тебя, – обратился Виллац к Антону. Все трое ввели его в курс дела, и Антон, выслушав, заключил:
– Да, значит, не было контроля. Виллац засмеялся:
– Правильно! – сказал он.– Виноваты обе стороны, так и будет написано во всех газетах. И если дело дойдет до суда, все судьи скажут то же самое. Я должен давать рабочему работу и плату, но если он у меня украдет, то вина падает на нас обоих: я должен был дать работу и плату другим, которые контролировали бы рабочего, потом работу и плату контролерам над контролерами. И в то же время рабочий требует прибавки за хорошо выполненную работу или грозит забастовкой.
– Что же ты бы с ними сделал?
– Если на свете мало сволочи, я предоставил бы ей жить, и развиваться.– В нашем деле я рекомендовал бы третейский суд, – сказал Антон господину Хольменгро.
Тогда Виллац опять засмеялся, запрокинув голову, с необычайной для него веселостью:
– Совершенно верно! – воскликнул он. – О, Антон Фредерик Кольдевин – так ведь, кажется, тебя зовут – ты настоящий алмаз, как раз по теперешнему времени.
– Я не имел, разумеется, в виду третейский суд по поводу самого преступления, самого проступка, – обиженно возразил Антон.– Но если дело обострить, все рабочие будут заодно, и мельница остановится. Я думаю, господину Хольменгро это совершенно ясно. Пусть рабочие сами устроят между собою суд, oт этого они не откажутся. Третейский суд должен касаться только записки, ярлыка: оставить его в силе или отменить.
– Послушай, папа, а разве грешников было так много?– спросила Марианна, которой наскучил спор.
– Да, много. По-видимому, все, за исключением Бертеля из Сагвика и Оле Иогана.
– Стало быть, за исключением контролеров. А какие же товары они забирали?
Господин Хольменгро улыбнулся:
– Разные. Вплоть до парусины, до керосина.
– Ну, нет, я никогда!..
– Они внушили Теодору-лавочнику, что наши собственные цистерны керосина пусты, и взяли одну в раздел. Парусина им понадобилась будто бы на сита. Маргарин – для бутербродов, когда у них сверхурочные работы, потому что тогда по их словам, они должны получать харчи. Ха-ха, они положительно бесподобны! Проделка эта тянулась довольно много времени.
Антон покачал головой, и, пожалуй, никогда у него не было к тому больше оснований: бесконтрольность была уж чересчур велика.
– Что же ты сделаешь, папа?
– Ничего нельзя сделать, слишком многих пришлось бы наказать.
– Кроме того, это наказание обоюдоострое.
– Неужели ваши бухгалтеры сражу же не заметили этого? – спросил Антон, чуть не дрожа от деловитости и опытности. Он позабыл, что помещик может быть, не нуждался в его участии.– Разве не было специального счета из Буа?
– спросил он.
– Нет, – просто ответил господин Хольменгро.
– Однако…– начал Антон, но смолк, когда Марианна улыбнулась его азарту.
– Я вижу, что приходится открыть карты, – сказал господин Хольменгро, тоже улыбаясь: он в свое время сказал Хольменгро, что не надо выписывать спецификации счета, так как статей будет немного. Ему хотелось оказать Теодору это доверие, которое он считал заслуженным, да, впрочем, Теодор и не сплутовал. Этот Теодор, между прочим, очень, очень дальний его родственник, его мать доводится господину Хольменгро чем-то вроде троюродной сестры, и он вначале помогал семье устроиться здесь, в Сегельфоссе.
– Ах, вот как! – сказал Антон.
Но, конечно, нельзя не признать, что это странный способ вести дело. Ведь это мог допустить только колоссально богатый человек.
Они стояли на перекрестке, оттуда Виллац должен был свернуть на кирпичный завод, к своей партитуре. Он уже приподнял шляпу.
– Кстати, господин Хольменгро не можете ли вы рекомендовать мне опытных метчиков?
– Метчиков? – спросил помещик, отвлекаясь от своих собственных переживаний.– Да, найдутся. Я тщательно осмотрел ваш лес и думаю, что в нем много пригодного.
– Благодарю вас! – сказал Виллац и пошел. Господин Хольменгро был, по-видимому, настолько мало взволнован беспорядками на мельнице, что мог дать вежливый и толковый ответ на совершенно посторонний вопрос. Но тончайший оттенок неудовольствия в его ответе не ускользнул от внимания Марианны, – что он означал? Она не знала, что у ее отца тоже было о чем спросить: о горах, которые он хотел купить или арендовать, о пастбище для тысяч экспортных овец, – как обстоит дело с этим? Но он ничего не сказал. Марианна подумала: должно быть, его сердит, что Виллац не может сам наладить порубку леса, ему во всем приходится помогать! Она взяла отца под руку и тихонько проговорила, не глядя на него, как будто даже и не говорила:
– В качестве твоих детей, я протестую, что ты злишься на Виллаца!
– Ах ты, маленькая индианочка! – смеясь, ответил он. Нет, он ни на кого не злится. Вернувшись домой, он пригласил Антона в кабинет и полчаса разговаривал с ним о южноамериканских делах и давал толковые советы. Антон нашел, что сущее удовольствие слушать такого опытного человека. Да, судя по всем признакам, Антон хорошо распорядился с «Жар-Птицей», но надо считаться и с удачей, говорил господин Хольменгро. Предприятие Антона, по-видимому, заинтересовало старого авантюриста, короля Тобиаса:
– Напишите мне два слова о результате! – сказал он. Он остался в кабинете, когда Антон вышел в гостиную. Марианна, должно быть, вдруг решила, что на ней слишком тяжелые украшения, и за эти полчаса сменила большие золотые полумесяцы в ушах на жемчужины. Антон сейчас же это заметил и подумал, что у нее стал более приличный вид. Эти болтающиеся полумесяцы, висевшие на тоненьких цепочках, были, пожалуй, индейским или, если можно так выразиться, музыкальным украшением, жемчужины придавали ей более европейский вид. Она разрешила ему сказать это и ответила: