Место, где пляшут и поют

Автор неизвестен

—Обратите внимание на эти сигары, —с многообещающей улыбкой произнес он, раскрывая перед Сундуковым коробку. Проделал он это с достоинством ювелира, демонстрирующего редкий алмаз. —Это великолепные сигары! Поверьте, я бы рекомендовал такие сигары даже грудным младенцам! От них здоровеешь! Дым —это, буквально, не дым, а сливочное масло!.. Настоящие сливки, клянусь честью!

У продавца было округлое интеллигентное лицо с аккуратными залысинами на лбу. Выглядел он лет на пятьдесят —на хорошие пятьдесят, не обремененные алкоголизмом и бурными страстями в подворотнях. Сигару, предлагаемую Сундукову, он держал в пальцах нежно, как бабочку, откровенно ею любуясь. В недавнем прошлом он вполне мог быть профессором энтомологии или же лектором общества “Знание”. Сундукову стало неловко. Ему всегда становилось неловко, когда продавцы метали перед ним бисер. Чтобы расставить точки над “и”, он неуклюже высыпал на прилавок мелочь, совершенно поплебейски буркнул:

—Пару

сигарет поштучно! —и далее уже с облегчением наблюдал, как мгновенно замыкается в себе продавец, как меркнут его глянцевые залысины, как исчезает исключительная сигара, а взамен падают на прилавок две жалкие, скрюченные палочки “Опала”. Бережно раскурив одну из них, Сундуков побрел домой, размышляя по дороге о всякой ерунде —о счастье, о деньгах, о юных девушках и смерти. По мостовой, обдавая Сундукова гудящим бензиновым вихрем, проносились тяжелые грузовики, с тихим воем выкатывались из небытия троллейбусы, нафаршированные за-стывшими лицами. За дощатым забором адская машина вколачивала сваи, встряхивая под ногами у Сундукова тротуар. Все чаще прорезывалось из облаков запоздалое солнце, и тогда совсем близко, за домами, бритвенным блеском вспыхивала неподвижная Волга. Жизнь обтекала Сундукова со всех сторон —она пахла, звучала, резала глаз, но не давалась в руки. Все было ярким, правдоподобным и утомительным, как в плохом кино: дорожные рабочие в ядовитоапельсиновых жилетах, копошившиеся у бордюров с такими серьезными минами, будто разгребали они радиоактивные отходы; военные люди в мягких кепках, в непривычной форме, украшенной шеврончиками, кокардочками, аббревиатурками, погончиками, кармашками —иные с короткоствольными автоматами наперевес, словно вступившие в

город с боями; прыткие вундеркинды в легких черных пальто -непременно за рулем и с набором пластиковых карт в мягких бумажниках; красотки, отстраненные и бледные, запрессованные в куцые курточки и тесные брючки; портреты кандидатов на всякой стене, одинаковые как карандаши; грозди бананов —на каждом углу; чистые девичьи голоса, наяривающие во всех киосках одну и ту же гнусную песню; флаги из трех полосок на административных зданиях, не вызывающие в душе никакого отклика, —новый мир тяготил Сундукова, сковывал, отравлял каждое движение —как пропотевшая одежда, как раскаленный воздух, как крутой подъем на дороге. А тот мир, который Сундукова породил, к которому он притерся и в котором намеревался существовать до самой смерти, был сдан в утиль. И сегодня Сундуков ощущал себя анахронизмом —чем-то вроде плавленного сырка “Дружба”, продукта забытых технологий, в котором навеки слились неряшливая оболочка и тошнотворное содержимое. Приступы похмельной дрожи охватывали его, глаза слезились. Попавшаяся навстречу безумная старуха, закутанная в пегую шаль, улыбнулась и сказала доверчиво: “Посуду хочу сдать —может, успею…”. Сундуков остановился. Ужас душил его. “А я? Я успею?” —обожгла бессмысленная паническая мысль.

Чтобы отвлечься, Сундуков принялся загадывать на автомобильные номера —если из-за угла выедет машина с симметричным номером, то все будет хорошо и т.д., —но надолго его не хватило, потому что номера подворачивались сплошь никудышные, не обещавшие перемен.

Сундуков не заметил, как перед ним вдруг возник совсем молодой человек с непо-крытой бледной головой. На плечах молодого человека висело длинное черное пальто, задержавшееся там не столько из-за непогоды, сколько ввиду некоторой респектабельности. Наверное, во внутреннем кармане его покоился и мягкий бумажник, но вряд ли достаточно толстый, потому что фигура парня выглядела плоской и как бы высушенной неутомимым движением и вытертой ветрами, а лицо светилось отнюдь не благополучием, а лишь болезненной бодростью прагматика, привыкшего стаптывать каблуки и резать на ходу подметки.

— Здравствуйте, вас приветствует региональный представитель фирмы Брус-Санта-Крус, -быстро, как магнитофон на перемотке, прострекотал молодой человек и удивительно ловко, почти не сгибаясь, расстегнул объемистую сумку, которую держал в правой руке.

—Вам неслыханно повезло! —с хорошо отрепетированной завистью сообщил он Сундукову. —Именно сегодня вы можете приобрести замечательный… —Сундуков не расслышал ключевого слова. —И всего за тридцать процентов стоимости! В магазине он обойдется вам в три раза дороже, да еще потратитесь на троллейбус…

Негоциант попытался вручить Сундукову какую-то пластмассовую трубу, одновременно вытягивая из сумки следующую диковину. Сундуков на всякий случай спрятал руки в карманы и покачал головой. —Но это еще не все! —с энтузиазмом вскричал молодой человек, взмахивая загадочной трубой. —Сделав покупку, вы совершенно бесплатно, подчеркиваю, совершенно бесплатно!.. получаете набор великолепных ножей…

Сундуков не умел поддерживать беседу с незнакомыми людьми -ему казалось, что банальностями уместно обмениваться с приятелем, который знает тебя как облупленного и умеет читать между скупых строк —а с посторонним следует говорить афористично, веско, безупречно выстраивая фразу. Обычно, пока он выстраивал такую фразу, разговор увядал, а собеседник зачислял Сундукова в число людей угрюмых и недалеких. Однако прыткого коммивояжера молчание Сундукова только раззадорило, и он извлекал из сумки один предмет за другим, осыпая каждый градом неуместных похвал. Кое-что из цветистых эпитетов перепало и на долю Сундукова —за ту якобы оборотистость, с которой он сумел выманить из бедного торговца кучу дармового товара. Впрочем, Сундуков никак не соглашался принять на свой счет ни похвалы, ни вещи. Его вообще удивляло, как странно и ровно подобран предлагаемый товар —ни единый предмет не вызывал желания им обладать -даже даром. Это было барахло в чистом виде, случайные дары кораблекрушения, отсортированные равнодушным прибоем. Сундукову казалось, что только настоящий злодей мог заставить торговать кого-то подобными вещами. Это было испытание, подобное Сизифову. Однако молодой человек, кажется, так не думал —он манипулировал товарами с веселой легкостью жонглера и щебетал точно птица. Но самая прекрасная песня когда-нибудь кончается, и коробейник, оборвав рулады, просто сообщил Сундукову, что за предлагаемое изобилие ему надлежит выложить всего-навсего каких-то триста тысяч рублей.

—Зря вы потратили на меня свое красноречие, —сочувственно сказал Сундуков. —Все равно у меня нет трехсот тысяч.

— Какая проблема! — настаивал продавец. — Займите у кого-нибудь. Я с удовольствием вас подожду.

— Понимаете, — объяснял Сундуков, — в том кругу, где я вращаюсь, не дают взаймы трехсот тысяч. Даже тридцати не дают.

— А вы кто? — с любопытством спросил молодой человек.

—Врач, —ответил Сундуков, и сам звук этого слова получился слишком похожим на смущенный кашель.

По губам молодого человека скользнула тонкая улыбка. Он ничего больше не сказал, быстро уложил товар в сумку и, навсегда забыв Сундукова, пошел куда-то поперек уличной толпы, уверенно всматриваясь в лица. Сундуков искренне позавидовал ему, легкому на подъем, непоротому, незакомплексованному, вписавшемуся в загадочный рыночный механизм и вдувающему в свое удовольствие всякий хлам невписавшимся. Он ни на секунду не сомневался, что поле боя осталось за молодым человеком —слишком тонкой была отпущенная Сундукову улыбка.

Домой он добрался, едва волоча ноги, недолго посидел на лавочке у подъезда и выкурил последнюю сигарету. Ему хотелось уснуть и больше, пожалуй, не просыпаться. Зрелище бельевых веревок на лоджиях вызывало самые предательские ассоциации. Меж тем на балкон шестидесятой квартиры вышел мальчик с лицом дерзким и бледным, как у принца крови. Его отец был мелким коммерсантом и с соседями держался холодно. Несколько

секунд мальчик зорко всматривался в Сундукова, а потом запулил в него яблоком. Яблоко бабахнуло об асфальт, оставив после себя большое мокрое пятно. “Хорошие яблоки, отметил про себя Сундуков, разглядывая ошметки алой кожуры под ногами. —Сочные”. Мальчик нахмурился и скрылся в квартире —видимо, отправился за яблоком. Сундуков не стал его дожидаться. Взобравшись на пятый этаж, он остановился, чтобы отдышаться. Нервы были натянуты до предела. Сундуков ощущал необыкновенное отвращение ко всему — к свету в окне, к шероховатости бетона, даже к собственным желаниям и порокам. Как никогда он понимал индийских йогов, для которых не бывает жребия лучше, чем, прервав цепь жалких реинкарнаций, раствориться в мировом эфире. Сейчас бы он тоже в нем растворился. За милую душу. Но момент просветления не состоялся. С шумом ушла внутрь дверь квартиры № 58, и на Сундукова выкатилось рифленое колесо. Следом появился весь мотоцикл, и, наконец, —сосед Митрохин, которому этот мотоцикл принадлежал. Вечно хмурый, с железной мускулатурой, Митрохин был скор на расправу. “Меня жизнь била, —говаривал он, —но уж и я врежу без разговоров”. Свою потрепанную “Яву”, за неимением гаража, он держал в прихожей. Без видимых усилий затаскивал он ее на пятый этаж, сея среди соседей ужас и зависть. Из них никто не сумел бы поднять на пятый этаж даже мопеда. На фальшивые сочувствия своим усилиям он без улыбки отвечал: “Подальше положишь -поближе возьмешь”. О пожароопасности никто и не заикался. Увидев Сундукова, он кивнул и сухо сказал:

— Здорово, Алексеич! Чего гуляешь, в отпуске, что ли?

— Здорово, — без энтузиазма ответил Сундуков.— В заднице я, а не в отпуске! У тебя закурить нет?

—Сам у тебя, Алексеич, хотел спросить, —поспешно сказал Митрохин и, ткнув пальцем в сторону квартиры № 60, с преувеличенной ненавистью добавил: —Во, гад, полюбуйся! Деньгу лопатой гребет! Кожей обтянулся! А простой человек закурить стреляет!

Сундуков посмотрел, куда был направлен указующий перст. Действительно, входная дверь квартиры № 60 украсилась настоящей кожей и сверкающей бронзовой табличкой, изящной вязью извещавшей, что под кожей скрывается некий А. А. Бэз. Сундуков подумал, что на табличке не хватает титула -какого-нибудь доцента или же доктора философии. Но не философы нынче процветают в этом мире.