Место, где пляшут и поют
Шрифт:
—Вот черт побери! Смуглая леди… И еще в газетах кричат, что их насилуют! Как же их не насиловать? В таких одеждах…
Сундуков запоздало оглянулся, но девушки, которую хотелось бы изнасиловать, не увидел, и это рассердило его.
—Сколько я тебя знаю —ты все об том же… —сказал он.
– Ему о жизни и смерти, а он о бабах! Ты меня хоть слушаешь?
—Слушаю, слушаю… —меланхолически откликнулся Флягин.
– Вспышка слева, вспышка справа… Но это, брат… Зачем тебе непременно вспышка? Сказал бы —как мыльный пузырь — бац и нету! Скромно, но достойно. А так — дети будут пугаться… животные…
Сундуков нахмурился, подумал и неохотно согласился.
—
Флягин пожал плечами.
—Да я-то, честно говоря, еще пожил бы… С нашим удовольствием! Сейчас столько длинноногих развелось —уму непостижимо! Живи, так сказать, полной грудью… Наличных, наличных нету, брат! Про наличные он заикнулся не без задней мысли, хотя настроение начинало портиться и у него. При взгляде на Сундукова гасли надежды на самый легкий завтрак —эти пегие волосы, эти мутные глаза, штаны из древнего вельвета —друг детства был похож на отверженного поэта, живущего исключительно в мире грез. Эдак он еще сам попросит у меня взаймы, подумал Флягин. Но Сундуков развил тему денег в неожиданном направлении —он застенчиво признался, что хотел бы заняться с Флягиным каким-нибудь бизнесом — например, возить из столицы японский смех.
—Я почему тебе предлагаю, —простодушно объяснил он.
– Практически, кроме тебя и Гущина, я теперь никого не знаю. Но Гущин — специалист, он свое дело любит — не то что я, и он не согласится ни за какие коврижки… Флягин, окончательно похоронивший гастрономические надежды, заметно поскучнел.
—Бизнесом? —сказал он брюзгливо. —Ты глуп. Тебя обдерут как липку, у тебя уведут чемодан, тебя прибьют в подземном переходе, опишут квартиру. Сейчас заниматься выгодно черным бизнесом, —добавил он авторитетно. —Оружие, наркотики… Только кто тебя в этот бизнес возьмет? О! —воскликнул он, внезапно оживляясь. —Тебе нужно к Витамину! Вот он могет… Помнишь, как он в седьмом классе меня с марками надул?.. Кстати! У него, наверно, и пожрать можно…
— Витамин? — открыл рот Сундуков. — Сто лет его не видел. Он, что — гангстер? А где он сейчас живет?
— Да все там же. В нашем старом доме.
Окрыленный идеей, Флягин схватил приятеля за локоть и куда-то потащил, рассуждая на ходу:
—Чтоб не с пустыми руками… Сейчас в “Гастроном” заглянем —там у меня знакомая продавщица… Если ее смена —даст, думаю, флакон —в знак отлетевшей любви… Ведь любовь, это такая, брат, вещь — она не умирает…
Давно не посещавший магазины Сундуков неожиданно сошел в “Гастрономе” с ума. У каждого прилавка он громко объявлял, что месяцами не получает зарплату и придирался к ценам. Продавщицы пугались его дикого голубого глаза и беспокойно озирались, пока не подворачивался спокойный и симпатичный Флягин, который предупредительно говорил: “Никаких проблем, я за ним присматриваю”.
—Во, гляди, сельдь! Ошеломительно! —вопил на весь магазин Сундуков. —Вот это сельдь! А говядина!!! Говядина, гляди, в полтора раза дешевле! С чем это связано, а?
—Ну что тебе сказать, —отвечал Флягин, стараясь на говядину не смотреть. —Корову легче поймать. Во-первых, не в пучинах, а во-вторых, не такая скользкая.
Продавщицы облегченно и даже кокетливо улыбались, а Сундуков бежал вдоль прилавка, неудержимый как пес на прогулке.
—А вот! Нет, ты гляди, гляди! Колбаса! Смотри, сколько нулей! Не колбаса, а лунный камень! Странно, что так просто лежит, не на бархате… Но стекло, наверное, бронированное?
—Обязательно бронированное, —подтверждал Флягин, глотая предательскую слюну и выискивая взглядом знакомую продавщицу, а Сундуков уже мчался дальше, трагически хохоча над куском ветчины и цепенея над кругом голландского сыра.
Пока он лицедействовал, Флягин тихо и незаметно улетучился и так же тихо вернулся с пакетом, в котором было пол-литра водки и шесть бутылок бледного пива. Сундуков, узрев столь веское доказательство бессмертия любви, пережил что-то вроде катарсиса и покинул “Гастроном” уже без шума, с просветленной душой. Обдуваемые теплым ветром, они вышли на городскую площадь. В центре ее стоял, упираясь в сверкающие небеса,
памятник Вождю. Новая, неокрепшая пока, власть не рисковала тягаться с ним, тем более, что горожане почти не замечали монумента —он был так велик, что целиком не умещался в глазу. На фоне гранитного подножья фотографировались на память безобидные молодожены, а по праздникам к нему сходились пенсионеры с красными флагами. Собравшись вместе, они делались суровыми и подозрительными, как группа “Интуриста”. Гулять мимо них было неуютно и стыдно.
—Во —стоят! —бесстрастно отметил Флягин, рассматривая возбужденную, плохо одетую толпу, на фоне которой красные флаги и декоративная зелень офицерских мундиров казались особенно яркими. —Все на борьбу с Деникиным! Конечно, сейчас им скучно и тяжело, но, может быть, потом они будут вознаграждены —в стенах горкомов они преломят хлеб и испьют вина…
— Ты веришь, что коммунисты вернутся? — деловито спросил Сундуков.
— Вполне возможно, — солидно заключил Флягин. — Все дело в доверии народа.
Он кивнул на краснокирпичную стену библиотеки, оклеенную предвыборными листовками кандидатов. На фотографиях у потенциальных властителей были живые глаза и свежие щеки. У иных подбородок украшала восхитительная ямочка. Они были похожи на добрых и богатых родственников из индийских кинофильмов.
—Прилепить на стенку свою физиономию, —сказал Флягин, -каждый может. Ты должен —я не знаю —на руках ходить, надувать презервативы и петь “Кукарачу”! Доверие народа
– это не хухры-мухры! Его надо заслужить! То, что ты, видишь ли, умный и толстый, ни на кого не действует. Работать надо! Неизвестно, собирались ли счастливые обладатели ямочек и в самом деле оправдывать доверие исполнением “Кукарачи”, но они не сидели сложа руки. Как раз сегодня напротив Вождя серьезные и трезвые плотники сколачивали внушительнных размеров помост, на котором залетные мастера искусств в самое ближайшее время должны были поддержать новую неокрепшую власть песнопениями. Не у одного Флягина работала голова. Подойдя к памятнику, друзья попали в людской водоворот и невольно замедлили шаг. Сундуков молчал, напряженно о чем-то размышляя. Видимо, размышления были приятными, потому что подержанное ангельское лицо его приобрело крайне мечтательное выражение.
—Если они повысят мне зарплату, —вдруг торжественно объявил он, —прошу считать меня коммунистом! На него стали обращать внимание. Какая-то старушка, нянчившая в руках портрет Сталина, посмотрела на Сундукова откровенно неодобрительно. Сталин на портрете был молодой, с выхоленными усами. —Сынок ваш? —сочувственно спросил Флягин, кивая на портрет.
Старушка молча и свирепо размахнулась и ребром портрета звезданула замечтавшегося Сундукова в лоб. Он ахнул, согнулся и закрыл лицо руками. Под пальцами у него зашевелилась кровь. Майский день померк в глазах. Старушка что-то забормотала, вскрикивая и задыхаясь. Она бормотала, а к ней спешили соратники, угрожающе гудя и