Место под солнцем
Шрифт:
Но кашель отпустил. Константин Иванович отдышался, достал из холодильника нераспечатанную пачку апельсинового сока, налил себе полный стакан. От ледяного сока стало легче.
«Нет, — сказал он себе, — я не буду нервничать и сходить с ума. Наверное, у нее какие-нибудь дамские дела, парикмахер, косметичка, портниха, вязальщица… Мало ли? Мы ведь с самого начала договаривались, что она не обязана отчитываться по мелочам: куда пошла, во сколько вернется. Никакой ревности. В нашей ситуации ревность непозволительна: только пусти ее в душу — сожрет. Я верю своей девочке,
Когда он шел от подъезда к гаражу, перед ним словно из-под земли выскочил молодой человек отвратительной наружности. Длинные сальные космы грязно-желтого цвета, зеленый кожаный пиджак, розовые кожаные брюки, противно обтягивающие пухлые короткие ляжки, огромная серьга в ухе — стекляшка, фальшивый бриллиант.
— Константин Иванович, здравствуйте! — Микрофон ткнулся ему прямо в губы, рядом с зелено-розовым кожаным придурком выпрыгнул из-под земли еще и оператор с телекамерой. — Несколько слов для еженедельной передачи «Чумовой стоп-кадр». Как вы себя чувствуете? Подозреваете кого-нибудь конкретно? Ходят слухи, что ваш сын переживал любовную драму… За час до убийства он подрался с любовником своей жены… Что вы можете сказать по этому поводу?
— Вон! — громовым голосом завопил Калашников. — Пошел вон!
Из будки возле крытого гаража уже вылезал сонный охранник.
— Уберите их отсюда! Сейчас же! Сию минуту! — кричал Константин Иванович.
Впервые за многие годы, а возможно, и за всю жизнь, великий актер не владел собой. Боль, копившаяся в душе с той минуты, когда он узнал, что сына больше нет, вдруг вырвалась наружу, затопила все вокруг. Исчезли кожаный наглец с микрофоном, оператор с камерой, охранник в камуфляже, рифленые ворота гаража. Мокрый асфальт поплыл под ногами, дождь бил в лицо и становился горько-соленым. Константин Иванович плакал.
Не замечая ничего и никого вокруг, он добрел до своей синей «Тойоты», долго не попадал ключом в замок. Оказавшись наконец в салоне машины, он упал лбом на баранку руля.
Охранник давно отогнал репортера и оператора. Подойдя к машине, он осторожно постучал в стекло.
— Константин Иванович, вам плохо? Помощь нужна?
— Нет, — Калашников повернул к нему заплаканное лицо, — спасибо, Геннадий, уже все нормально. Просто сорвался из-за этого ублюдка… — Всех бы их к стенке… суки, журналюги! — Охранник смачно сплюнул и сочувственно покачал головой.
Калашников вытер глаза платком, громко высморкался и завел мотор. Он уже опаздывал к Уфимцеву.
Генерал встретил его в тельняшке и потертых джинсах.
— Держись, Костя. Мы с гобой старая гвардия, обязаны держаться.
Полная свежая генеральша Клара Борисовна хлопотала на кухне. Она вышла в прихожую поздороваться с гостем, чмокнула старого актера в щеку. От нее уютно пахло тестом, ванилью, жаром духовки.
— Ты как, Константин, мучное позволяешь себе иногда? — спросила она. — Я плюшки затеяла к чаю.
— Позволяю, — слабо улыбнулся Калашников, — спасибо, Кларочка; Как у вас хорошо, ребята, прямо душа отдыхает.
— Да, — кивнула Клара, — у нас
Это прозвучало как язвительный, неуместный намек. Генерал покосился на супругу и чуть нахмурился.
После развода с Надей и женитьбы на Маргоше многие жены старых приятелей осудили Константина Ивановича, называли его поступок предательством, пророчили ему ветвистые рога.
— Он еще наплачется со своей фифой, ей ведь не я нужен, а имя, деньги, положение, — говорили стареющие жены своим молодящимся, легкомысленным мужьям.
Калашников знал, что Клара Борисовна Уфимцева открыто заявляла:
— Ноги этого сукина сына в моем доме не будет. Поганец, старый гульбун?
Первое время после развода Надю активно приглашали в гости, жалели, с удовольствием при ней обливали грязью «эту мерзавку, соплячку» Маргошу, клялись, что никогда с ней даже не поздороваются.
Но постепенно безнадежные Надины глаза и ее скорбное молчание надоели. С Надей было скучно, она совсем сникла и, по мнению многих, опустилась, перестала за собой следить, позволила себе растолстеть, постареть. А так нельзя. Стали говорить, что отчасти она сама виновата, надо было что-то делать, держать себя в форме. Да, трудно, с каждым годом все трудней. Но никуда не денешься. Надо оставаться женщиной и в пятьдесят, и в шестьдесят, хитрить по-женски, бороться за мужа, и вообще в семейных делах редко бывает, что один полностью прав, а другой кругом виноват.
Постепенно эта неприятная история потеряла остроту, обсуждать ее стало неинтересно. О Наде потихоньку забыли, к Маргоше привыкли. Константин Иванович водил ее с собой повсюду. Она умела нравиться даже женам старых приятелей Калашникова. Чудесная девочка, такая обаятельная, непосредственная, живая… И все-таки Клара Уфимцева не удержалась, спросила:
— Как Надя?
— Плохо, — вздохнул Калашников, — у нее был гипертонический криз.
— Если нужна помощь, ты скажи, ведь горе-то какое! Я позвоню ей обязательно.
— Спасибо, Кларочка.
— Ох, плюшки-то мои! — спохватилась генеральша и убежала на кухню.
Уфимцев и Калашников прошли в гостиную. На журнальном столе уже стояли маленькие рюмки, бутылка французского коньяка, ваза с фруктами.
— Ну что, Костя, давай по маленькой?
— Не могу, Сережа, я за рулем.
— Чепуха. Вызову шофера, отвезет тебя. Не думай об этом. Надо Глеба помянуть.
Выпили молча, не чокаясь. Генерал коротко вздохнул и выжидательно посмотрел на Калашникова.
— Сережа, я бы хотел, чтобы ты взял под контроль расследование, — начал Константин Иванович, — скорее всего это заказное убийство. Но следователь не исключает и другие версии, так сказать, личного порядка. Ревность, месть и прочая ерунда. Ты сам знаешь, ситуация в нашей семье непростая. Мне бы не хотелось выносить сор из избы.
— Кому ж нравится сор-то выносить? — горько усмехнулся генерал. — Ты у нас знаменитость, к тому же депутат. Да и Глебушка, царствие ему небесное, не последним был человеком. Я понял тебя. Костя.