Место покоя Моего
Шрифт:
— Сосед, успокойся. Найдется твой парень. Поспрашивай у людей, может, кто и видел, может, с кем из наших и заболтался. Но с нами его не было, это точно. А был бы, разве я стал бы скрывать?..
Салмону не до меня, думал Иосиф, да и то понятно: у самого вон сколько ребят. И с чего только я решил, что Иешуа с ними? Словно шепнул кто… Мирьям тоже не видела, как и когда он пропал. Это понятно: ей за девочками следить надо. Зря я на нее накричал при людях, плачет сейчас небось. Это я потерял Иешуа, я, прах меня побери!.. Темнеет уже… Что же делать? Наверно, надо возвращаться в Иершалаим, смотреть по дороге, а если нет — искать в городе…
Иосиф был прав: искать Иешуа
— Мастер, может, с ним что не так? — Лицо Техника Кевина было потным и красным: духотища в доме — невыносимая.
Петр и сам видел, что мальчик спит, как и спал все время после операции: крепко, не шелохнувшись. Если бы не чуть заметное дыхание, стоило бы заподозрить неладное. А может, его и следует уже заподозрить — это неладное. Процесс внедрения матрицы прошел гладко, без сложностей. Слишком даже гладко. Перестраховщики из Технической Службы напророчили, что во время передачи данных в мозг объекта может происходить все, что угодно: конвульсии, судороги, повышенная двигательная активность. Даже внешние изменения произойти могут: например, появится седина. Никто ничего пока про матрицу не знает… Но с Иешуа внешне все было в порядке. Спал себе спокойно и ухом не вел. Странно. Петр всерьез начал волноваться: а может, вообще ничего не вышло? Может, чудо-аппарат подвел? Может, какой-нибудь «внедритель» в аппарате неисправен? Да нет, невероятно, чушь какая… Жан-Пьер словно угадал его мысли.
— Не нравится мне все это, Мастер. Мальчик никак не отреагировал на операцию. Даже не проснулся. Более того: ни один параметр не изменился. А если… — не договорил, словно испугался собственной мысли.
И правильно сделал.
Кевин-Давид, начавший было споро упаковывать оборудование, притормозил, подозрительно взглянул на Мастера и Техника, утер в который раз пот. Сказал категорично:
— Даже и не думайте. Повторно мы его не можем обрабатывать. У него мозги просто закипят. Что в инструкции написано? Симптомы могут проявиться. А могут и не проявиться. Мы все сделали правильно. И нечего волноваться. Ждем. Еще не вечер… Открыли бы лучше окна, а то задохнемся все здесь.
— Дай-то Бог, чтобы ты оказался прав, — пробормотал Петр, помогая Жан-Пьеру снимать с окон холщовые, узкие полотнища, придуманные ими в качестве занавесок: ну не нашлось такого предмета в городе.
В голове появилась парадоксальная мысль: с чего бы это Богу помогать им? Если он сам не создал Мессию, то уж помощи от него в этом не жди… Скорее наоборот.
— Мастер, нам бы спать лечь. Завтра ночью — домой. Выспаться надо бы… Жан-Пьер смотрел на Петра с усталой улыбкой: мол, мы-то не Мастера, а простые люди. Слабые и немощные. Вымотаться себе позволили…
— Да-да, конечно, — поспешно разрешил Петр. — Ложитесь, отдыхайте, я вас разбужу.
Техники с явным облегчением переглянулись и улеглись, не раздеваясь, на топчаны в разных углах комнаты. Через минуту они уже крепко спали.
А вот к Мастеру сон не шел. Вообще, в бросках он всегда был напряжен настолько, что сон привык считать пустой тратой исключительно ценного времени. Да ему и легко удавалось проработать трое и более суток подряд безо всякой усталости. Разве что сделаешь четыре-пять коротких — минутных! — подзарядок, и опять — как огурчик. Так и сейчас… Со стороны это, конечно, выглядит странно: босой здоровый мужик сидит в какой-то странной позе, глаза полуприкрыты, раскачивается чуть-чуть. Но на самом деле в это время в тело босого мужика входит энергия, легко забираемая от всего окружающего:
Утром чуть свет всех поднял сам Иешуа.
— Равви, Равви… — шепотом звал мальчик, тормоша спящих за плечи.
Петр, который прилег-таки поспать, мгновенно открыл глаза.
— Проснулся?.. Чего шумишь?
— Я хочу… Ну…
— Понятно. Там, во внутреннем дворике. — Петр показал рукой на дверь. Поищи, найдешь.
Иешуа резво выбежал из комнаты.
Дворик — небольшая, четыре примерно метра на четыре, открытая площадка, куда имелся выход из дома, с полупустым каменным бассейном и чахлым оливковым деревом посередине, — был со всех сторон окружен высокими, в рост человека, известняковыми стенами. Жили бы хозяева — был бы двор чистым и ухоженным. А так, здесь валялось всякое ненужное барахло: сломанная мебель, какие-то деревяшки, треснувшие кувшины — хозяин дома обитал в другом месте и не слишком усердно следил за чистотой. В углу высилась каменная загородка с дырявой полотняной занавеской. Там-то и располагалось то, что в Иерусалиме считалось туалетом.
Из комнаты, где жили Мастер и Техники, на этот дворик выходило одно окно. Петр встал возле него и принялся наблюдать за эволюциями мальчика. Стены-то, конечно, высокие, но если ему захочется убежать, то при известной изобретательности это может получиться. Так что лучше проконтролировать…
Вспомнились вчерашние дурачества Асафа: двое извращенцев поймали мальчика. Теперь один извращенец подглядывает в окошко…
А Иешуа убегать и не собирался. Вернулся в комнату, забрался с ногами на топчан, сидит, молчит.
— Ты как себя чувствуешь? — Петр спрашивал в полный голос: Техники уже проснулись и с любопытством наблюдали за подопечным.
— Хорошо, Учитель. Только…
— Что только?
— Только я не помню… кто вы. — Мальчик уже окончательно пришел в себя, и в нем начал расти страх.
Петр чувствовал это. Ласково, стараясь страх погасить, произнес:
— Не бойся, сегодня тебя заберут твои родители. Хочешь есть? Мастер произносил что-то еще, столь же случайное, малозначащее — просто чтобы не молчать, а сам посылал в мозг Иешуа успокаивающие сигналы: «безопасность», «уют», «спокойствие».
— Да, я бы поел. — Глаза мальчика потеплели, страх проходил.
Любопытно, что Иешуа никак не отреагировал на упоминание о родителях, отметил Петр. Как будто ему все равно. Вчера он хотя бы спрашивал о них, а сегодня… Петр постоянно сканировал мысли мальчика, но в них никак не отображалась тоска по матери и отцу, по дому, по сестрам. Интересно…
Интересно-то интересно, но Петр не преминул мысленно усмехнуться: все-таки профессиональные реакции Мастера куда как далеки от общечеловеческих. Другой бы обеспокоился: как так, ребенок не помнит о родителях, не думает, не волнуется, — а Петру всего лишь интересно. Научный, стало быть, интерес…
Пока Кевин Бакстер собирал на стол, Жан-Пьер с Мастером вышли из дома на улицу, точнее — в проулок между стенами домов, такой провинциально тихий, мертвый даже. Только у стены напротив тяжко, со стонами ворочался нищий: ему вчера, видимо, по случаю праздника много и часто наливали кислого, вроде бы легкого, но коварного галилейского вина, и он, до конца, похоже, не протрезвев, тупо глазел на двух богато одетых господ. Проворчал что-то, отвернулся, улегся поудобнее.
Иерусалим — город контрастов. Истина банальная, но, как оказывается, исторически справедливая.