Место
Шрифт:
«Ну его к дьяволу. Пускай стоит».
К дьяволу, да.
Впрочем, если дьявол и имел отношение ко всему происходящему, то явно не христианский. Судя по участи пассажиров того трамвая, которым не помогли кресты и молитвы…
Евгений невольно ускорил шаг, несмотря на то, что ноги уже начали ныть от усталости, а колючки то и дело цеплялись за штаны. Наконец он снова вернулся на пути; разум говорил, что на сей раз он ушел от того места действительно далеко, но иррациональное чувство внушало, что, если он отважится обернуться, то дерево окажется прямо за его плечом. «Да что за бред!» —
Никакой раскоряченной фигуры позади не было. Никого и ничего. Только рельсы, уходящие во тьму.
Евгений перевел дыхание, успокаиваясь. Все нормально. Никто его не преследует. Надо спокойно идти дальше…
Он сделал еще несколько шагов, и тут за его спиной раздался вой.
Это был совсем другой звук, нежели рыдающий хохот, так напугавший его раньше. Этот вой был хуже, гораздо хуже. Начавшись с низкого, скрипуче-вибрирующего, почти инфразвукового стона, он взлетел вверх до рвущего уши — и душу — чудовищного вопля дикой, неутолимой ярости и вновь скатился в глухую замогильную жуть, полную бесконечной тоски и отчаяния, отчаяния существа, обреченного на вечную муку без малейшей надежды и ясно осознающего это.
Тут уже нервы Евгения не выдержали, и он бросился бежать.
Вой позади не прекращался. Хуже того — он не становился тише. А это могло означать только одно — то, что выло, двигалось следом. По его, Евгения, следам…
Юноша мчался, что было сил. Он уже не думал о ночных птицах, или даже о волках (вой не походил на волчий или собачий, к тому же те воют, сидя на месте, а не на бегу). В его еще недавно таком рациональном, а теперь готовом капитулировать сознании жила лишь одна уверенность — лучше что угодно, даже надорвать сердце и умереть на бегу, чем достаться живым тому, кто так воет…
В какой-то момент Евгений сообразил, что, хотя вой не удаляется, он и не становится ближе. Значит, его не настигают. Кем бы — или чем бы — не было то, что издает такие звуки, оно, по крайней мере, перемещается не быстрее бегущего человека. Но долго ли он сам сможет выдерживать такой темп? В свое время он немало потешался над глупостью героев — и авторов — многочисленных фильмов, в которых преследуемые убегают исключительно по дороге, столь удобной для преследователей, вместо того, чтобы свернуть в лес и затеряться там. Но теперь такая мысль даже не приходила ему в голову. Лес был ИХ царством.
Сердце колотилось где-то в горле, пот заливал глаза, под ложечкой разливалась боль, во рту стоял мерзкий железистый привкус. Железяка в потной руке казалась невыносимо тяжелой, но он все же не бросил свое единственное оружие. Несколько раз Евгений спотыкался, но всякий раз ему удавалось сохранить равновесие. Он чувствовал, что если упадет, то уже не поднимется. Он бежал, уронив голову, почти ничего не видя — так было легче, тело само настраивалось на подходящий темп…
А затем резко возникшее ощущение преграды впереди — а возможно, просто запаха ржавчины и гнили — заставило его вскинуть голову. Как раз вовремя, чтобы не врезаться в самый древний из трамваев.
Евгений перескочил через рельс и побежал вдоль вагонов. Побежал уже из последних сил. Впрочем, у него еще хватило здравомыслия быстро оглядеться по сторонам, насколько позволяла тьма и прислушаться — возможно, твари из леса уже добрались сюда… Но нет, все было тихо и спокойно.
Тихо! Он только теперь сообразил, что уже несколько секунд как не слышит завываний за спиной. То ли замогильный стон все же ушел в инфразвуковой диапазон, то ли, наконец, прекратился окончательно.
Впрочем, если и так, это еще не значит, что преследователь остановился…
В тот же миг — Евгений как раз пробегал мимо «своего» трамвая — его нога запнулась о крупный камень, и он упал, выронив свое «копье».
Здесь трава была мягкой, падение не оглушило его, и все же, наверное, целую минуту он просто обессиленно лежал, тяжело втягивая ртом воздух и чувствуя, как жар вместе с потом сочится из всех пор его тела. Это было противное ощущение, хотелось поглубже зарыться в прохладную землю…
«Нет уж, в землю я еще успею», — сказал себе Дракин. Он снова мог рассуждать рационально.
Вокруг по-прежнему было тихо, лишь таинственно шелестел лес. Никто, похоже, не подкрадывался из темноты. Да и разве стал бы тот, кто так выл на всю округу, теперь осторожно подкрадываться? Может быть, сюда, к трамваям, ему хода нет? Или… было ли вообще преследование — или вся эта погоня существовала лишь в воображении беглеца? У страха велики не только глаза, но и уши… Нет, вой, разумеется, в самом деле был. Но верно ли Евгений определил направление? Возможно, эхо и все такое… или же неведомая тварь оставалась на одном месте, просто выла все громче… а может быть, этот звук, не приближавшийся и не удалявшийся, вообще шел откуда-нибудь… с неба?
Или из-под земли.
Камень, толчком плеснулась в сознание мысль. Об какой такой камень он споткнулся? Он же здесь как раз вылезал из трамвая — не было тут никаких камней, тем более таких больших… да и не только тут, на самом деле — на всем своем пути он не видел ни одного…
К тому же предмет был, кажется, слишком легким для камня. Вроде бы от удара он покатился вперед — иначе Евгений здорово отшиб бы, а возможно, даже сломал бы пальцы на ноге…
Юноша уперся ладонями в землю и поднялся. Он почти сразу же увидел в траве справа от себя округлый предмет с какой-то темной вмятиной сверху. Трава мешала рассмотреть, что это такое, и Евгений двумя руками поднял эту штуку. Она действительно была легче, чем камень того же размера, но все же довольно увесистой.
Он держал это кверх ногами, поэтому не сразу понял, что именно держит; ему пришлось поднести это к самому лицу, чтобы рассмотреть в такой темноте. На ощупь оно показалось ему дырявым, сдутым мячом — хотя для мяча было, напротив, слишком тяжелым — и лишь когда пальцы его правой руки скользнули в дыру, попав во что-то склизкое, а затем — уперлись в какой-то ряд мокрых твердых выступов, он понял…
У него в руках была старая, морщинистая человеческая голова с оторванной нижней челюстью. Кто-то отгрыз ей верхнюю губу и прокусил большую дыру в правой щеке; на месте носа зияла рваная треугольная дыра с вертикальной перегородкой, а глаза, похоже, были высосаны; из темных провалов глазниц свисали обрывки нервов. Уши превратились в изжеванное месиво. Редкие седые волосы, клочьями старой паутины свисавшие вниз, были перепачканы кровью — в нескольких местах их срывали с черепа вместе с кожей, и они так и болтались на недосодранных лоскутах…