Метафизика войны
Шрифт:
Во-первых, с самого начала и до конца для римлян догматом веры была убеждённость в том, что божественные силы создали и защищали величие Рима — Империю и Вечность (Aeternitas). Те же, кто хочет ограничить себя «позитивистской» точкой зрения, вынуждены заменить это ощущение, очень глубоко осознаваемое римлянами, на загадку: что же заставляло горстку людей, без каких-либо явных причин, даже без идей «земли» или «родины», без всех тех мифов и страстей, к которым прибегает современность для оправдания войны и поощрения героизма, идти всё дальше и дальше, из одной страны в другую, следуя странному и непреодолимому импульсу, основываясь лишь на «аскезе власти»? Согласно единодушному свидетельству классических авторов, ранние римляне были глубоко религиозными — nostri maiores religiossimi mortales, как пишет Саллюстий. [1] Цицерон и Геллий повторяют его слова. Но их религиозность не была ограниченной и изолированной абстракцией, а пропитывала собой весь мир действий, включая в себя также и мир военного опыта.
1
«Наши
Особые священные коллегии жрецов в Риме — фециалии — руководили вполне определённой системой ритуалов, которые обеспечивали мистическую составляющую каждой войны, от её объявления до окончания. Определённо, один из общих принципов римского военного искусства требовал вступать в битву лишь после того, как будут явлены определённые мистические знаки; так сказать, лишь тогда, когда придёт «момент». В силу умственных искажений и предубеждений, закладываемых современным образованием, большинство сегодняшних людей будут склонны видеть в этом чуждые, суеверные представления. Самые доброжелательные расценят это как экстравагантный фатализм; однако оба эти взгляда неверны. Сутью искусства предсказаний, практикуемого римскими патрициями, равно как и сутью схожих дисциплин, которые без труда могут быть найдены среди других великих индоевропейских цивилизаций, было не открытие «судьбы», которой следовало суеверно покориться, а, скорее, приобретение знаний о точках соприкосновения с невидимыми влияниями, соединяясь с которыми, усилия людей получили бы развитие, умножились и привели бы к изменению не только на материальном, но и духовном плане. Таким образом, при идеальной гармонии между ними в комплексе событий равно преодолевались как материальные, так и духовные препятствия и сопротивления. В свете этого знания не остаётся сомнений, что римские ценности, римская «аскеза власти» включали в себя духовный и сакральный аспект, и расценивались не только как средство достижения военного и светского величия, но и как средство контакта и соединения с божественными силами.
Если бы здесь это было уместно, мы могли бы привлечь различные материалы в подтверждение этого тезиса. Ограничимся, однако, тем, что упомянем о церемонии триумфа в Риме, имевшую скорее явно религиозный характер, нежели светско–военный. Многие элементы церемонии показывают, что римляне приписывали победу, одержанную вождями, не столько их простым человеческим качествам, сколько трансцендентной силе, реально проявляющей себя посредством их самих, их героизма и, порой, их самопожертвования (как в ритуале, известном под названием devotio, во время которого вожди приносили себя в жертву). В вышеназванной церемонии триумфа победитель принимал регалии верховного Бога Капитолия, как если бы он был его воплощением, и шествовал с процессией, чтобы возложить лавровый венок в руки этого Бога, как будто демонстрируя, кому на самом деле принадлежит победа.
Наконец, одним из источников происхождения имперского культа, то есть убеждения о бессмертном «нумене» [2] , скрытом в императоре, является, несомненно, героический опыт: изначально военный предводитель провозглашался императором на поле боя в момент победы. В этот момент он казался преображенным божественной силой, внушая страх и восхищение, а именно это и создавало чувство «нумена». Мы можем добавить, что такой взгляд присущ не только Риму, но обнаруживается во всей классической средиземноморской античности; и он не ограничивался победителями войн, но также иногда распространялся на победителей Олимпийских игр и кровавых сражений на арене. В Элладе миф о Героях сливается с мистическими доктринами, такими, как орфизм, объединяя в общем символизме фигуры победоносного воина и посвящённого, победителя смерти.
2
Нумен — безличная божественная сила, определяющая судьбу. — прим. перев.
Это точные указания на героизм и систему ценностей, которая в большей или меньшей степени осознанно превращается в духовный путь, освящённый не только славным материальным завоеванием, которому он способствует, но и тем, что он представляет собой некий ритуальный призыв, включающий завоевание неосязаемого.
Давайте рассмотрим некоторые другие свидетельства, относящиеся к этой традиции, которая по самой своей природе является метафизической — такие элементы, как «раса», могут обладать в ней только вторичной, условной ценностью. Мы говорим это, потому что намерены в следующей статье рассмотреть «священную войну» воинов Священной Римской империи. Эта цивилизация, как известно, представляла собой область творческого взаимодействия различных компонентов — римского, христианского и нордического.
Мы уже обсуждали черты первого из этих компонентов — римского. Христианский компонент проявится чертами рыцарского, наднационального героизма в крестовых походах. Осталось выявить только нордический компонент. Чтобы не тревожить понапрасну наших читателей, мы вначале заметим следующее: то, что мы рассматриваем, имеет, в сущности, надрасовый характер, и не имеет своей целью утвердить превосходство каких-либо самозваных «особых» народов над другими. Ограничась единственным намёком на то, чего мы здесь хотели бы избежать, скажем (каким бы удивительным это не показалось), что более или менее усердное нордическое возрождение, прославляемое ныне ad usum delphini [3] национал–социалистической Германией, мы считаем главным образом искажением и опошлением нордических традиций в том виде, в каком они существовали первоначально, и в каком их всё ещё можно найти в тех людях благородной крови, считающих великой честью возможность именовать себя римлянами, хотя и тевтонской расы. Напротив, для многих расистских писателей сегодня слово «нордический» стало равным «антиримскому», а слово «римский» стало более или менее синонимом слова «еврейский».
3
«Для употребления дофина» — выражение, возникшее после практики цензуры классических греческих и римских текстов, инициированной Людовиком XIV, который повелел вымарывать из них отрывки, расцениваемые как оскорбительные. — прим. перев.
Сказав это, мы считаем уместным воспроизвести такую замечательную формулу наставления воину в древней кельтской традиции: «Сражайся за свою землю и, если нужно, прими смерть, ибо смерть есть победа и освобождение души».
Выражение mors triumphalis [4] в нашей собственной классической традиции соотносится с этим представлением. Что же до собственно нордической традиции, то общеизвестной её частью является представление о Валхалле, престоле божественного бессмертия, уготованного «свободному» божественному роду и героям, павшим на полях сражений («Валхалла» означает буквально «из дворца избранных»). Повелитель этого символического престола — Один или Вотан — описан в «Саге об Инглингах» как показавший героям через символическое самопожертвование на мировом древе путь к единению с божественным, дорогу туда, где живут вечно, будто на сверкающем горном пике поверх облаков. Согласно этой традиции, никакая жертва или форма служения не ценится так высоко высшим Богом и не является столь богатой сверхъестественными дарами, как та, что приносит воин, сражающийся и погибающий на поле битвы. Но это ещё не всё. Духи павших героев пополнят фалангу тех, кто на стороне «небесных героев» идёт в битву Рагнарёк, то есть «сумерек богов», которая, согласно этому учению, а также согласно эллинам (Гесиод), угрожает миру с незапамятных времён.
4
«Триумфальная смерть» (лат.) — прим. перев.
Мы увидим, что этот мотив появляется снова в различных формах в средневековых легендах о «последней битве», в которой будет сражаться бессмертный император. Сейчас, чтобы проиллюстрировать универсальность этих элементов, мы укажем на сходство между древними скандинавскими представлениями (которые, заметим мимоходом, Вагнер [5] изобразил совершенно неузнаваемыми в своём туманном, высокопарном, типично тевтонском романтизме) и представлениями древнеиранскими, а позднее персидскими. Многие могут быть поражены, услышав, что хорошо известные валькирии, выбирающие души бойцов, которым суждена Валхалла, на самом деле лишь трансцендентная персонификация частей самих воинов — частей, называемых ирано–персидской традицией фраваши. Они также представляются женщинами света или грозовыми девами битвы, являясь в большей или меньшей степени персонификацией сверхъестественных сил, с помощью которых человеческие сущности воинов, «верных Богу Света», смогут пройти преобразование и вызвать потрясающие и кровавые победы. Иранская традиция располагает также символической концепцией божественной фигуры — Митры, описываемого как «воин, что никогда не спит», который, во главе своих верных фраваши, сражается с прислужниками тёмного бога до тех пор, пока не придёт Саошиант — владыка грядущего царства «триумфального» мира.
5
Здесь Ю. Эвола имеет в виду цикл из четырёх эпических опер Рихарда Вагнера «Кольцо Нибелунгов», либретто которых основано на древнескандинавских мифах. — прим. перев.
Эти фрагменты древней индоевропейской традиции, в которой повторяются мотивы войны как сакрального действа, и героя, который на самом деле не умирает, а становится частью мистического воинства в космической битве, имели ощутимый эффект на определённые элементы христианства — по крайней мере, того христианства, которое смогло всерьёз воспринять девиз vita est militia super terram, [6] и признать спасение не только в осуждении гордыни, в любви к ближнему, надежде и прочем, но и в героическом элементе, в нашем случае — «Царствие Небесное может быть взято штурмом». Именно это сходство мотивов дало рождение духовной концепции «Великой войны», присущей средневековью. Эту концепцию мы обсудим в следующей статье для «Диорамы», рассматривая внутренние, индивидуальные, но, тем не менее, актуальные аспекты этих учений.
6
«Жизнь есть борьба на земле» (лат.) — прим. перев.
СМЫСЛ КРЕСТОВЫХ ПОХОДОВ
Мы продолжим рассматривать те героические традиции, которые понимают войну как путь духовной реализации в самом строгом значении этого слова и придают ей трансцендентное оправдание и цель. Мы уже обсудили представления античного Рима в этом отношении. Также мы описали нордические традиции, в которых героическая смерть на поле боя наделяет героя бессмертием. Нам было необходимо ознакомиться с этими традициями, прежде чем перейти к рассуждениям о мире средневековья, так как известно, что в культурном отношении средние века представляют собой синтез трёх элементов: римского, нордического и, наконец, христианского.