Метаморфозы вампиров
Шрифт:
От земного музей отличало то, что большинство экспонатов здесь было совершенно незнакомы. Минералы типа и цвета, каких на Земле никогда не встречаются, престранные скелеты и муляжи, иные с виду полная бессмыслица — так, в одной из тумб стояла лишь дымчато-розовая вода.
Остановились перед тумбой в дальнем конце зала — футов пять в высоту, а внутри двое прямоходящих существ, издали похожих на человекообразных обезьян. Приблизившись, Карлсен сразу же распознал в них неандертальцев — похожие восстановленные экземпляры стояли в музее Филадельфии. Рост на удивление маленький, не больше четырех футов. При более пристальном взгляде показалось, что
— Это что, подлинники?
— Нет. Хотя плоть действительно человеческая, сделана одним из опытнейших наших биохимиков.
Карлсен посмотрел вниз, на табличку.
— А почему, интересно, Адам и Ева?
— Потому, что мы их считаем истинными прародителями человечества. Эти существа первыми преобразовали животное ворчание в зачатки речи. В этом смысле они — родители вашего кроманьонца.
Карлсен продолжительное время вглядывался в неподвижные фигуры, пытаясь по лицам составить картину их личностных черт. Мужчину, с его обезьяньей физиономией и клыкастой пастью, в сходстве с человеком трудно было и заподозрить, не говоря уже об отношении к нему как действительно к своему предку-человеку. Только рот — широкий, тяжелый и чувственный — казался странно осовремененным.
Карлсен перевел взгляд на соседнюю тумбу, где стоял прямоходящий человек.
— Да, — сообщил Мэдах, — это кроманьонец. На его создание ушло почти три тысячелетия.
Кроманьонец был выше неандертальцев и на современного человека походил так, что не вызвал бы никаких вопросов на Пятой авеню. Карие глаза смотрели дружелюбно и с умом. Карлсен долго его разглядывал.
— Замечательное достижение.
— К несчастью, он послужил еще и причиной нашего разрыва с толанами. Наши эксперименты в био-инженерии они считали беспринципными и разлагающими.
— И у нас на Земле такое все еще доводится слышать, — вставил Карлсен. — По счастью, в эту пору одна из наших экспедиций открыла Криспел. — Он посмотрел мимо Карлсена. — Ты ему рассказывал о нашем мире? — Нет, — отозвался голос Крайски.
— Для своих размеров Криспел имеет исключительно высокую гравитацию, и он же — наивысший уровень свободно текущей витальности по галактике. Это потому, что Саграйя — своего рода печь жизненной силы. На ней высоко развита растительная жизнь, но условия такие невообразимые, что единственная возможность выжить — это воспроизводиться быстрее, чем сметут. Гигантские побеги на Саграйе растут почти со скоростью идущего человека. Но их, пока растут, чуть ли не сразу разрывает на куски. Вот почему планета излучает такую колоссальную жизненность.
Криспел на нашем языке означает «волшебный сад», а центр нашего мира он и есть. Там выращивается все, в чем мы нуждаемся. Если у вас есть время, я с удовольствием свожу вас туда на прогулку.
— Времени, боюсь, нет, — перебил Крайски, — Как-нибудь в другой раз. Мэдах, судя по всему, приуныл. Ему явно нравилась роль гида-экскурсовода.
— А это кто? — проворно отвлек Карлсен, указывая на тумбу по другую сторону зала.
— А-а, это один из экспериментов, который позже решили забыть за ненадобностью.
Существа в тумбе смотрелись на редкость внушительно: мужчина восьми с лишним футов ростом, сложения такого мощного, что с расстояния вообще похож на каменную статую. Все тело излучает мощь, от лобастой головы с подбородком-глыбой до толстого, тяжелого пениса, свисающего до половины бедра (при эрекции, пожалуй, выше пупа будет). Не уступала и стоящая рядом
Аристид посмотрел с замешательством.
— Конечно же, через солнце!
— Солнце?
— Наше великое зеленое солнце! — монах махнул рукой на небо, — животворящую Саграйю.
— А-а, понятно:
Хотя на самом деле он лишь делал вид, что понимает. При чем здесь солнце, когда все они находятся под землей, и энергия планеты попусту уходит в космос?
Внимание Карлсена привлекла тумба дальше вдоль прохода, где тоже находились мужская и женская особи. На первый взгляд, они напоминали карикатуры, сделанные каким-нибудь скульптором-сатириком: туловища-бочки с раздутыми животами и непомерными ягодицами.
Аристид посмотрел в направлении его взгляда.
— Ах да. Эти чудища были одним из ранних наших экспериментов. Мы предполагали, что ответ лежит в самой массе тела.
— Ответ??
— На проблему, как тело может держать максимум жизненного заряда.
— У них, наверное, волчий был аппетит.
— В этом вся беда. — Аристид кашлянул, и Карлсен удивленно покосился (не застеснялся ли чего монах?). — Безусловно, им почти постоянно приходилось есть, а так как сьеденное перед превращением в живые клетки надо было еще переварить, весь процесс проходил неудовлетворительно. К счастью, — он прошел мимо тумбы, — с открытием КОКа все уладилось.
Он бегло глянул на часы над дверью. Стрелки показывали одиннадцать тридцать.
— Идем совсем уже скоро. Вы извините, я поговорю сейчас с секретаршей?
Может, встретимся снаружи?
— Пожалуйста.
Когда поднимались по лестнице (в тишине слышалось дыхание Крайски), Карлсен спросил:
— Зачем ему встречать нас снаружи?
— Время идти в Солярий.
— Что за солярий?
— То самое здание, как храм.
— Зачем? Что там будет?
— Они в это время ходят в церковь. Это у них называется часом Саграйи. Они стояли в вестибюле, кресла к этому времени уже пустовали. То же самое, очевидно, и по всей библиотеке. Карлсен поднял со столика газету. Она была на каком-то центрально-европейском языке, каком именно, непонятно.
— Это румынский, — предугадал его вопрос Крайски, — язык Трансильвании.
— Румынский-то здесь откуда?
— Этот город, можно сказать, Земля в миниатюре, с акцентом на Европу.
Большинство людей здесь отпуск проводят на Земле.
— Абсурд какой-то! — рассмеялся Карлсен. — Откуда они добывают тела?
— Обмениваются с визитерами, кто уже там.
— Я имею в виду, откуда они взялись изначально?
— Изготавливаются в лабораториях на Земле. Ты уже видел, что эвату — искусные биоинженеры.