Метаморфозы
Шрифт:
– Не беспокойся, только награду соответственную приготовь.
Она поднялась и повела меня в другую комнату. Там, введя семерых свидетелей, она поднимает рукой покровы с тела покойного, долго плачет над ним и, взывая к совести присутствующих, начинает перечислять части лица, показывая на каждую в отдельности, а кто– то заносил ее слова на таблички.
– Вот – нос в целости, глаза – не тронуты, уши – целы, губы – неприкосновенны, подбородок – в сохранности. Во всём этом вы, квириты, будьте
К табличкам были приложены печати, и она направилась к выходу.
А я сказал:
– Прикажи, госпожа, чтобы всё, что для моего дела требуется, приготовили мне.
– А что?
– Лампу, побольше масла, чтобы до свету света хватило, тёплой воды, пару кувшинчиков винца, чашу да поднос с остатками ужина.
Тут она покачала головой и сказала:
– Да ты – в своём ли уме? В доме, где траур, ищешь остатков от ужина, когда у нас, который день и кухня не топится! Ты что же пировать сюда пришёл? Лучше бы ты предавался скорби и слезам под стать окружающему!
Она взглянула на служанку и сказала:
– Миррина, принеси лампу и масло, потом запрёшь караульщика в спальне и уходи обратно.
Оставленный наедине с трупом, я тру глаза, чтобы вооружить их против сна, и для храбрости напеваю песенку, а тем временем наступают сумерки, сгущаются, потом ночь и, наконец, мрак. А у меня страх всё увеличивался, как вдруг вползает ласочка, останавливается передо мной и смотрит на меня так, что я смутился от такой наглости в зверьке. Наконец говорю ей:
– Пошла прочь, тварь! Убирайся к мышам – они тебе компания, пока не испытала на себе моей силы! Пошла прочь!
Она повернулась и исчезла из комнаты. Но в ту же минуту сон погрузил меня на дно бездны, так что Дельфиец с трудом угадал бы, какое из нас, двух лежащих тел, – более мертво. Так, ничего не чувствуя и нуждаясь в караульщике, я будто бы и не был в той комнате.
Тут пение хохлатой команды возвестило, что ночь на исходе, и я проснулся. Охваченный страхом, бегу к трупу. Поднеся светильник и откинув покров с лица, я стал рассматривать каждую чёрточку – всё было на месте, как прежде. Вот и супруга в слезах и в тревоге вместе со вчерашними свидетелями входит и бросается на тело мужа, осыпает его поцелуями, потом при свете лампы убеждается, что всё - в порядке. Тогда, обернувшись, она подзывает своего управляющего Филодеспота и даёт ему распоряжение выдать вознаграждение караульщику. Деньги принесли, и она прибавляет:
– Мы тебе – признательны, юноша, и за такую службу мы с этой минуты будем считать тебя нашим домочадцем.
На что я, обрадованный поживой и ошалевший от золотых, которыми я побрякивал в руке, сказал:
– Госпожа! Считай меня своим слугой, и сколько бы раз тебе ни потребовалась наша служба, приказывай.
Домочадцы, проклиная предзнаменование и схватив, что под руку попало, набросились на меня, кто кулаком в зубы заехал, кто локтями в спину тычет, кто руками под бока поддаёт, пятками топчут, за волосы таскают, платье рвут. Так был я выгнан из дома.
И пока на соседней улице я прихожу в себя и, вспоминая всю неосмотрительность и смысл моих слов, сознаюсь, что заслуживаю ещё больших побоев, вот уже покойника, в последний раз оплакав и окликнув, вынесли из дома, и так как хоронили аристократа, то погребальная процессия проходила через форум. Подбегает тут старик в тёмной одежде, скорбный, в слезах, рвёт свои седины и, обняв погребальное ложе, восклицает:
– Вашим добрым именем заклинаю вас, квириты, и всем, что для вас – свято: заступитесь за убитого гражданина и покарайте невероятное преступление этой женщины. Это она, и никто другой, юношу, сына моей сестры, извела отравой, чтобы угодить любовнику и захватить наследство.
Так этот старец, то к одному, то к другому обращаясь, разливался в жалобах. Толпа начала волноваться, и правдоподобность случая заставляла верить в преступление. Одни кричат, что надо сжечь её, другие хватаются за камни, мальчишек подговаривают прикончить женщину. А та, обливаясь притворными слезами и клянясь, призывая всех небожителей в свидетели, отпиралась от злодейства.
Наконец старец сказал:
– Предоставим Провидению решить, где – правда. Тут находится Затхлас, один из первых египетских пророков, который уже давно за большую цену условился со мной на время вызвать душу из преисподней, а это тело вернуть к жизни. – И выводит на середину юношу в льняной одежде, в пальмовых сандалиях, с гладко выбритой головой. Долго целуя ему руки и даже колен касаясь, он говорит:
– Сжалься, служитель богов, сжалься ради небесных светил, ради подземных божеств, ради природных стихий, ради ночного безмолвия, ради коптских святилищ, и нильских половодий, и мемфисских тайн, и фаросских систров. Дай на миг воспользоваться сиянием солнца и в сомкнутые навеки глаза влей частицу света. Мы не ропщем и не оспариваем у Земли принадлежащего Ей, но, чтобы утешиться возмездием, просим о кратком возвращении к жизни.
Пророк, которого тронули эти мольбы, положил травку на уста покойнику, другую – ему на грудь. Затем, повернувшись к востоку, начал молча молиться Солнцу, поднимавшемуся над горизонтом, своим видом во время этой сцены, достойной уважения, подготовив внимание присутствующих к чуду.
Я вмешиваюсь в толпу и, став на высоком камне позади погребального ложа, слежу за всем. И вот уже начинает вздыматься грудь, вены биться, уже Духом наполняется тело. И мертвец поднялся, и юноша заговорил:
– Скажите, зачем, вкусившего уже от летейских чаш, уже по стигийским болотам плывшего к делам мимолётной жизни возвращаете? Перестань же, молю, и меня к моему покою отпусти! – Вот что сказал голос, исходивший из тела.
Но пророк сказал:
– Что же ты не расскажешь народу всё, отчего не объяснишь тайну твоей смерти? Разве ты не знаешь, что я могу заклинаньями призвать фурий и твои члены предать мучению?
Тот слушает это с ложа и со вздохом вещает народу:
– Чарами жены изведённый и обречённый на гибельную чашу, брачное ложе не остывшим ещё уступил я прелюбодею.
Тут эта жена, обнаглев, задалась мыслью опровергнуть доводы мужа. Народ бушует, мнения разделяются. Одни требовали, чтобы женщина сей же час была погребена заживо с телом мужа, другие говорили, что не следует верить словам трупа.
Но эти пререкания были прерваны речью юноши, так как, испустив ещё более глубокий вздох, он сказал: