Метелица
Шрифт:
— Не говори что попадя! Дитенку и так несладко пришлось. Знаешь, на улице всегда найдутся охотники пошпынять.
— Я тебе верю. Значит, отвык, это поначалу. Образумится.
— А когда он привыкал к тебе? Он ко мне привык, разве не понятно!
— Понятно, Прося, понятно. Ты ему заместо матери. Спасибо тебе.
— Я ж сказала, нечего меня благодарить! — осерчала она. — Не для тебя растила, не надейся. Своего племянника растила, а не сына твоего. Чуешь разницу?
Захар сгорбился, уставился в пол, полез в карман за куревом.
— Чую,
— Знаем.
— Время такое было. Грозился мне Тимофей, ну и вот…
— Ах, время виновато. Вон оно как! Ловкая открутка.
— Злой ты стала, Прося. Своего я нахлебался, сама видишь, — развел он руками, точно приглашая оглядеть себя — постаревшего, исхудалого, сломленного судьбой человека.
— Злой?! — вскинулась она. — А ты на что рассчитывал — на жалость мою? Вот признался наконец в подлости своей, а я и запрыгала от радости. Своего, говоришь, нахлебался? Верно, своего! Твое с тобой и останется, нечего передо мной выставлять. Да ты к кому за жалостью пришел? Может, хатой ошибся?
— Говори что хочешь и будешь права, — отозвался он глухо.
— И это знаю.
Прося встала, выглянула в окно. Она и не заметила, как на дворе сгустились сумерки, как пришло стадо, и Максим, впустив корову, запирал ворота. Разговаривать с Захаром больше не хотелось, да и не о чем.
— Надо корову подоить.
— Кликни его, — попросил Захар. — Так и не поговорили. Он не болеет? Худой…
— Растет.
Она включила свет, которого ждали в Метелице еще до войны, а провели только прошлым летом, и, захватив подойник в кухне, вышла. Максим уже сидел на крыльце, задумчиво теребя холку приникшего к его коленям Дружка.
— Пойди к нему, зовет, — сказала она и, видя его нерешительность, подбодрила: — Не волнуйся, как ты захочешь, так и будет. Ну иди, иди, поговорить-то надо: батька.
Максима она успокаивала, но сама не могла унять волнения. В течение всего разговора с Захаром только и делала, что прятала подальше свое беспокойство за дальнейшую судьбу ребенка. Какой он там взрослый — дите дитем, куда повернешь, туда и пойдет. Сейчас Захар говорит мягко, вкрадчиво, вызывает чувство жалости к себе, а это посильнее властного тона. Максим — хлопец отзывчивый, доверчивый, может и поддаться на уговоры, пожалеть непутевого батьку. И тогда одному богу известно, что с ним станет. Хлопец есть хлопец, долго ли в городе свихнуться.
От таких мыслей Просю охватывал страх. Не верила она в перемену Захара; овечкой прикидывается, пока деваться некуда. Вот оботрется, осмотрится и покажет свое нутро. Бандюгой он был, бандюгой и останется. Если убийство принял на душу, то чего ему еще бояться.
«Лучше бы сгинул где, прости господи! Все спокойнее. И чего заявился? По сыну соскучил? Брешет!
Цвиркали струйки молока в подойник, шумно дышала корова, помахивая хвостом, хрюкал поросенок, и Прося в такт струям убеждала себя: «Не пойдет он, не пойдет он, не пойдет».
С Захаром она столкнулась в сенцах.
— Ухожу я, — сказал он, давая ей пройти.
— Угу.
— Я зайду завтра?
— Зачем?
— Ну-у…
Он так ничего и не сказал, только прокашлялся и понуро посунулся к калитке.
Прося кинулась в хату, к Максиму, поскорее узнать, чем закончился разговор. Тот выглядел довольно спокойным, как человек, что-то решивший для себя.
— Что он тебе?
— Да все уговаривал, расспрашивал.
— А ты?
Максим поднял свои грустные глаза и, покривившись то ли в улыбке, то ли с досады, тихо произнес:
— Никуда я не хочу.
— Ну вот… вот. Молодец, правильно. Куда тебе от нас… — Она почувствовала, как подбородок ее начинает подрагивать, и, уже не сдерживая радостных слез, уткнулась лбом в его костлявое плечо.
4
Хорошего приема в Метелице Захар не ждал — от кого ждать-то? С Васильковым разве что бутылку распить можно, а там давай, паря, шагай своим путем, и без тебя забот по горло; о Капитолине, у которой находил сочувствие и ласку перед заключением, никаких сведений не имел, сегодня только и узнал, что она по-прежнему свободна; сын вырос без него, да и вырос-то в семье чьей… Не может быть такого, чтобы его не настроили против батьки.
Захар отлично понимал, что с Максимом, теперь уже взрослым хлопцем, наладить родственные отношения будет нелегко. И все же он не мог предположить, что Прося, жена Тимофея, которого, по сути, Захар и упрятал в тюрьму, не захочет отпустить Максима, избавиться от лишней обузы. Ну, племянник он ей — что из того — не родное ж дите. Вот и пойми после этого бабью душу.
Однако что бы там ни было — настраивала она сына против него или нет, — Просе он обязан по гроб жизни, от нее безропотно примет любые слова. Да теперь и от Тимофея тоже. Хорошо все-таки, что он, Захар, первым вернулся и сумел избежать неминуемой встречи с учителем. Повезло. А с Максимом образуется, со временем приучит к себе, и станут они жить вместе. Не все сразу.
Выйдя со двора, он приостановился, закуривая. Вечер уже сгустился над деревней, но метелицкая улица, точно городская, играла яркими окнами хат, освещая дорогу и пробуждая в Захаре легкое недовольство: «Высветилась! И шагу не ступи». Другой раз эта непривычная для Метелицы картина, может быть, и порадовала бы его — все же родной с детства уголок обживается, — но сегодня ему не хотелось попадаться людям на глаза. И так, поди, вся деревня знает о его возвращении, теперь будут таращиться: куда пошел да с кем заговорил?