Метеор
Шрифт:
Ясновидец недовольно помолчал.
— Нет, нет, надо начать иначе. Собственно, правильно было бы начать с его смерти — она вот-вот наступит — и двигаться назад, словно мы вьем веревку. Жизнь Цезаря началась, когда родился Цезарь, а не сморщенный, плачущий младенец. Историю жизни надо бы начинать с последнего вздоха человека, тогда понятнее будет, как формировалась его жизнь и какое значение имело для нее все, что он пережил. Только смертью завершается юность и рождение человека. — Ясновидец покачал головой. — Но я не могу, не могу. Какое несчастье, что мы мыслим в категориях времени!
— Например, — продолжал он после паузы, — если я скажу вам, что он не знал матери, это прозвучит, как начало биографии. А для меня это не начало, а конец долгой и трудной ретроспекции. Пациент Икс лежит в беспамятстве и ничего больше не сознает. Но и под этим беспамятством, в самой его бездне, глубоко, глубоко
— Одиночество! — продолжал ясновидец. — Он искал одиночества, чтобы избежать разлада между собой и окружающим миром. Он пытался растопить, как кусок льда, свое внутреннее одиночество в безграничных просторах моря и дальних стран. Ему все время нужно было с чем-то расставаться, чтобы найти внешний повод для одиночества. Оно нигде не оставляло его… — Ясновидец нахмурился. — Ну, а где же его семья? Почему отцовская рука не заменила материнскую? Об этом нужно спросить его самого. Надо присмотреться к этому человеку — что за колючая раздражительность сидит в нем. Он не ладит с людьми и прямо ищет случая столкнуться с ними, ему вечно кажется, что нужно обороняться, он постоянно вступает в конфликты… Вернемся назад! Назад к ребенку, у которого нет матери и который ведет скрытую и ожесточенную борьбу с отцом. Отец и сын не понимают друг друга. Вдовец стремится приказывать за себя и за мать, он удваивает свой родительский авторитет и злоупотребляет им мелочно, нечутко, с педантической придирчивостью. Ребенок неизбежно оказывает сопротивление, и этот протест закрепляется в нем, как устойчивый психический тик. Всю жизнь потом он не может избавиться от конфликта с обществом, правопорядком, дисциплиной, подчинением и так далее. До самой смерти он как бы все еще борется с отцом.
Ясновидец говорил раздраженно, стиснув кулаки, словно в нем самом шла эта яростная борьба.
— Интересно, как две эти антагонистические силы, одиночество и конфликт, сталкиваются во всей жизни этого человека. Конфликт нарушает одиночество, одиночество снимает конфликт. Но не завершается ни то, ни другое: несмотря на все свое одиночество, он не становится отшельником, несмотря на все тревоги борьбы, он не знает торжества победы, — тоска одиночества всегда одолевает его. Он задумчив и неуживчив, вспыльчив и беспомощен. Вы бы сказали, что он неустойчив, но эта неустойчивость — эмоциональный баланс двух противоборствующих сил.
Перечислим, что в нем отвечает одиночеству: мечтательность и стремление к покою. Безразличие, покорность судьбе, недостаток воли, лень и меланхолия, отсутствие цели, равнодушие и апатия — да, да, апатия. А что приводит к конфликтам? Неудовлетворенность, предприимчивость, пылкий и изобретательный дух, тщеславие, упрямство и строптивость, импульсивность и так далее. Поскольку вы определяете человека суммой его свойств, попробуйте-ка соединить все эти противоречивые свойства! Этот человек, стало быть, или ленив, или предприимчив… А может быть, он, так сказать, "полосатый", и эти особенности чередуются, а? Нет, никогда вы не поймете человека, если будете только перечислять его свойства. Нет никаких свойств, есть силы, которые противоборствуют, доминируют или тормозят одна другую.
А человек в своем настоящем даже не знает, что самое незначительное движение, которое он сейчас совершает, быть может, является итогом взаимодействия сил, сталкивавшихся в нем всю жизнь, подобно молниям, разрядившим напряжение между рождением и смертью.
Представьте себе человека, который блуждает с места на место, от острова к острову, бредет куда глаза глядят и куда забросит случай. Все это от лени и безразличия, — просто он бесцельно ищет одиночества и уголка для апатических мечтаний. Но те же блуждания могут быть результатом нетерпения; быть может, он стоял на носу корабля, нетерпеливо постукивая ногой по палубе, как беспокойный конь; скорей бы прибыть на место, скорей бы набраться новых впечатлений и, покинув познанные места, устремиться дальше, к иным пределам. Перед нами два мира, два различных микрокосма,
XV
Ясновидец замолк, искоса поглядывая на кончики своих пальцев.
— Где он жил? — спросил хирург.
— Тропики… — пробормотал ясновидец. — Острова… У меня ощущение чего-то темно-коричневого, похожего на жженный кофе, асфальт, ваниль или кожу негра.
— Где он родился?
— Здесь, где-то здесь, — неопределенно показал ясновидец. — У нас, в Европе.
— А кем он был?
— Надсмотрщиком, кажется. Человеком, который кричит на людей. — Ясновидец наморщил лоб, силясь вспомнить. — Но прежде он был химиком.
— Где?
— Ну, на сахарном заводе, — недовольно ответил ясновидец, словно его раздражал вопрос о таких очевидных вещах. — Подходящее место для человека с двумя разными мирами в душе, не так ли? Зимой страда, спешка, крики, а летом тихо, завод стоит, только в лаборатории работает человек. Или грезит… — Он начертил в воздухе шестиугольник. — Вы ведь знаете, как в химии пишутся формулы? В виде шестиугольника: на каждой стороне буква. Или как пересекающиеся лучи…
— Он говорит о структурных формулах, — пояснил терапевт. — Это называется стереохимией: наглядное изображение сочетаний атомов в молекулах.
Ясновидец кивнул как-то почти одним носом.
— Да, — сказал он. — Представьте себе, как эти формулы складываются в какую-то сетку. Наш химик смотрит в пространство и видит, что они сливаются, переплетаются, скрещиваются. Он переносит это на бумагу и злится, когда кто-нибудь мешает ему. Зимой не то, зимой работа на всех парах, всеобщий аврал и ажиотаж. А вот летом… небольшая заводская лаборатория, залитая солнцем, сладковатый запах жженого сахара. Икс сидит, приоткрыв рот и уставясь на свои формулы. Они похожи на соты, где шестигранные ячейки сливаются в сплошной узор.
Но это не плоскость, это трехмерное, четырехмерное пространство. Иксу никак не удается изобразить его на бумаге… А жара какая! Слышно, как муха, жужжа, бьется о стекло.
Ясновидец замигал, задумчиво склонив голову.
— Это не минутный эпизод; так проходят недели, месяцы… не знаю, сколько лет. Он все силится сконструировать это химическое построение из формул, которые переплетаются и взаимно дополняют друг друга. Это уже не реальные и известные химические соединения, а какие-то гипотетические, вымышленные комбинации, новые несуществующие сочетания, которые восполняют пробелы в химии. Новые еще неведомые "изо" — изомеры и полимеры… — неуверенно произносит ясновидец, — полимеры и поливаленты, которые наталкивают нашего химика на вывод о совсем неожиданных сочетаниях атомов. Он грезит об этих предполагаемых соединениях и их потенциальных возможностях: тут и медикаменты, и красители, и небывалые запахи, и взрывчатые вещества, и пластмассы, которые изменят облик мира. Он исписывает тетрадь за тетрадью формулами бензола, кислот, Сахаров и солей, которых нет в природе, но которые находят свое место в его системе химических построений. Химик все больше начинает верить, что возможно предугадать и рассчитать неизвестные молекулярные соединения, так же как Менделеев рассчитал неизвестные элементы. Химик страшно рад, что он опровергает и рушит современную науку, — опять тот же мотив протеста и конфликта. Он начинает лабораторные опыты с этими гипотетическими молекулярными соединениями, но опыты не удаются, заводская лаборатория для них недостаточна. Тогда химик берет две или три свои, как ему кажется, самые наглядные и бесспорные формулы, которые только надо технически осуществить, и идет с ними к прославленному авторитету, ученому с мировым именем, чтобы убедить этого бонзу от науки, что стоит провести широко задуманный эксперимент.