Метеор
Шрифт:
Никто не познает себя вернее, чем неудачник. Слава богу, мы дома; это и мое возвращение: к "человеку с пустыми руками, который ныне лишь обломок прожитой жизни…)
Вечером пациент Икс сидел в номере гостиницы для цветных в Порт-оф-Спейн, где было полно клопов и назойливых мух. Сквозь тонкую перегородку доносились звуки из соседних номеров: в одном жилец бормотал и жаловался во сне, в другом моряк обнимался с мулаткой. На весь отель грохотали тарелки, пререкались пьяные, слышался гогот, тяжелое дыхание и хрип, словно
Пациент Икс заправил в пишущую машинку фирменный бланк с надписью "Haiti Lake Asphalt Wor KS" и не спеша настукал: "Dear Miss Mary" [65] .
Нет, такое письмо нельзя писать на машинке!..
Кеттельринг, сутулясь, сидит над листом бумаги и слюнит карандаш. Отчаянно трудно начать, если ты давно — насколько хватает памяти — не писал вот так, от руки: надо выводить и соединять буквы, по какому-то навыку, следуя очень тонким правилам.
На машинке писать проще, не так мучительно, буквы не расплываются перед глазами… Кеттельринг низко наклонился над столом, как школьник, который пишет свой первый урок.
65
Дорогая мисс Мери! (англ.)
— О-о-о-о! — стонет за стеной мулатка, а спящий за другой стеной задыхается, словно в агонии…
"Дорогая, самая любимая, единственная!
Пишу Вам в первый и последний раз. Я обещал вернуться, приехать человеком с именем и состоянием. Сейчас у меня ничего нет, я потерял все и ухожу навсегда. Куда? Еще не знаю. Моя нынешняя жизнь кончается, и с меня хватит ее, начинать новую не хочется. Ясно лишь одно: Кеттельринга больше нет, и не к чему вспоминать, кто он такой. Знай я, что в мире есть место, где можно жить без имени, я поехал бы туда, Но ведь даже нищему надо иметь имя.
Любовь моя единственная, какое безрассудство все еще называть Вас так, называть своей! Вы уже знаете, что я не вернусь. Знайте же и то, что я люблю Вас, как и в первый день нашей встречи — нет, крепче, бесконечно сильнее, ибо чем больше горя и неудач я пережил, тем крепче становилась моя любовь".
Кеттельринг задумался: кто знает, ждет ли она еще меня? Прошло три года. Быть может, она уже замужем за каким-нибудь янки в белых туфлях, Что ж, пусть будет счастлива…
"Сам не знаю, верю ли я в бога, но складываю руки и молюсь за то, чтобы Вы были счастливы, Видно, миром правит мудрый бог, если он не связал вашу судьбу с моей. Прощайте, прощайте, мы уже никогда не увидимся".
Кеттельринг еще ниже нагнулся над бумагой, слезы застлали ему глаза, он быстро подписал письмо и вдруг замер, как громом пораженный: он подписался не именем "Джордж Кеттельринг", а другим!
В слезах, ничего не видя, он бессознательно написал свое настоящее имя, которого не помнил столько лет.
XXXV
Бывший мистер Кеттельринг не усидел в отеле и выбежал на улицу. И вот ночью он сидит в порту, на штабеле шпал, под присмотром негра-полицейского, и, упершись локтями
Вот, скажем, родной дом. Дом без матери, громадные комнаты с тяжелыми портьерами и солидной черной мебелью. Отец большой, чужой и строгий; ему некогда заняться с сыном. Аккуратная, робкая тетушка: смотри, мальчик, там не садись, этого не бери в ротик, нельзя играть с такими грязными детьми. Полосатый красно-зеленый мячик — самая любимая игрушка, ведь она украдена на улице у заплаканного мальчугана, одного из тех сопливых счастливцев, которым разрешается бегать босиком, возиться в грязи и сидеть на корточках в песке.
Бывший Кеттельринг улыбается, глаза его сияют.
Вот видишь, тетя, я все-таки побегал босиком, был грязен, как угольщик. Я ел огурцы "чучу", которые негритянка обтирала грязным подолом, ел незрелые гуайявы, подобранные на пыльной дороге… Кеттельринг чувствует что-то вроде злорадного удовлетворения: я все-таки поступил по-своему!
Потом он стал беспокойным подростком, чью врожденную грубоватость подавляло так называемое воспитание. Он начал понимать предназначение своего отца. Это предназначение — постоянно наживать деньги. Для этого нужны заводы. Предназначение отца в том, чтобы заставить работать на себя как можно больше людей, а платить им как можно меньше. Мальчик видит: рабочие валят толпой из ворот завода. От них исходит какой-то особый кисловатый запах. Ему кажется, что все они ненавидят его. Отец привык распоряжаться и покрикивать. Бог весть, как долго надо помыкать людьми и обижать их, чтобы накопить такое богатство. Пожалуй, не стоит оно всей этой злобы. Но что поделаешь, собственность — не мертвая материя, она хочет жрать, чтобы не сдохнуть, ее надо кормить. Со временем, мальчик, все это состояние будет доверено тебе, для того чтобы ты приумножил его, а не только владел им. Поэтому учись бережливости и старайся изо всех сил, ведь ты будешь принуждать людей усердно трудиться и довольствоваться малым. Я воспитываю в тебе делового человека, ращу из тебя слугу своего капитала.
Бывший Кеттельринг усмехнулся. Стало быть, умение распоряжаться людьми и не щадить их — это у меня от отца. Все-таки, значит, я кое-что унаследовал. А тогда… тогда все это очень не нравилось молодому человеку. Он был легкомыслен и ленив, быть может, лишь из протеста против того, что ему заранее определили его будущее. Мы, мол, существуем не для самих себя, а для того, чтобы служить собственности: кто не служит своей собственности, будет служить чужой, таков закон жизни. И ты, мальчик, пойдешь по моим стопам.
Бывший Кеттельринг тихо засмеялся. Нет, он решительно не пошел по стопам отца. Он был только наследным принцем, который ждет, когда все владения перейдут в его руки. Но, как назло, он попал в дурную компанию… ну и все такое прочее. Конечно, влез в долги, правда, пустяковые, однако бросившие на него тень. Отец, дрожа от возмущения, допрашивал сына: что, мол, это значит, на что ты тратил деньги. Ты, мальчишка, думаешь, что я тружусь, чтобы ты, негодник, мог швырять деньги, которые я зарабатываю и коплю?