Метеор
Шрифт:
— Мистер Кеттельринг!..
— Я вовсе не Кеттельринг. К чему, к чему все время лгать? Я никто. По-моему, если у человека нет имени, у него нет и души. Потому я и там выдержал, понимаете?
И вдруг американизованная девушка почувствовала себя маленькой кубинкой, ее длинные ресницы дрогнули, и она жалобно заморгала. "Ay de mi [48] , что же мне сказать ему, чем утешить? Он такой странный… лучше всего убежать домой. Вот сейчас перекрещусь и встану…"
Нет,
48
Бедная я! (исп.)
Ведь мы изучали психологию, мы можем помочь человеку найти утраченную память, восстановить в памяти подавленные представления. Но прежде нужно приобрести его доверие… Американская девушка дружески берет Кеттельринга за руку.
— Мистер Кеттельринг… или как мне вас называть?
— Не знаю. Я — просто — "человек".
Она сжимает ему руку, чтобы овладеть его вниманием.
— Попробуйте думать о своем детстве, попробуйте! Вы должны что-нибудь вспомнить… хотя бы свою мать. Вспоминаете, да?
— Однажды… меня трясла лихорадка. Это было на Барбуде. Старая негритянка делала мне компрессы из отвара черного перца и пимента. Она положила мою голову себе на колени и искала у меня вшей. Руки у нее были морщинистые, как у обезьяны. Мне тогда казалось, будто рядом со мной мать.
Маленькой кубинке хочется освободить свои пальцы из его руки, его ладонь так горяча… Но это было бы нетактично. Ужасно теряешься в таких случаях!
— Так, значит, вы все-таки помните свою мать?
— Нет, не помню. Наверно, я совсем не знал ее.
Американская девушка полна решимости помочь ему.
— Ну, постарайтесь же вспомнить. Вспомните время, когда вы были мальчиком. Игры, товарищей, какой-нибудь пустячный случай.
Он неуверенно покачал головой.
— Не знаю.
— Ну, все-таки, — настаивала она. — Ведь детские впечатления так глубоки.
Он попытался угодить ей.
— Помню, что, глядя на горизонт, я всегда думал, что за ним должно быть что-то прекрасное. Детские ощущение, не правда ли?
— Вы думали об этом дома?
— Нет, здесь на островах. И при этом я чувствовал себя… мальчиком. — Держа ее за руку, он отважился продолжать. Знаете, я… украл мяч.
— Какой мяч?
— Детский, — лепечет он смущенно. — В Порт-оф-Спейне, около гавани. Он покатился мне под ноги… полосатый, красно-зеленый мячик. И мне вдруг захотелось, чтобы он был мой… захотелось совсем, как мальчишке. С тех пор я не расстаюсь с ним.
Слезы выступили у нее на глазах. "Боже, как глупо я веду себя!"
— Вот видите, мистер… мистер Кеттельринг! — взволнованно восклицает она. — Дело пойдет на лад, вы увидите. Закройте глаза, чтобы сосредоточиться. Вспоминайте изо всех сил…
Он послушно закрывает глаза и сидит неподвижно, повинуясь
— Вспоминаете?
— Да!
Маленькая кубинка, затаив дыхание, склоняется к его лицу. Какой он странный, какой строгий, когда у него закрыты глаза! Измученный и страшный.
Но вот его лицо проясняется.
— Вы вспомнили что-то?
Он вздыхает глубоко, с облегчением.
— Здесь так хорошо!
Девушка борется с охватившим ее беспричинным умилением. И все-таки у нее невольно вырывается:
— Значит… у нас не ад?
— У вас не ад, — шепчет он, боясь шевельнуть рукой и открыть глаза. — Это так ново для меня. Поймите, я не любил тex.
Бог весть, кто раньше разгадал смысл его слов, — девушка, воспитанная в американском университете, или маленькая темноволосая кубинка. Но она вырвала у него свою руку и почувствовала, как вспыхнули ее щеки. Счастье, что здесь темно!
— А… прежде вы любили кого-нибудь? (Боже, какая тьма!)
Он пожал грузными плечами.
— Это вы должны были бы запомнить…
Это сказала американская девушка; кубинка знает, что так нельзя разговаривать с посторонним мужчиной. Но и взрослая американская студентка растеряна. В Штатах, в студенческом общежитии, девушки, бывало, спорили обо всем; и с юношами можно было откровенно обсуждать что угодно. Бог знает, почему сейчас это вдруг стало очень трудно. Мери кусает губы и прижимает похолодевшие руки к пылающим щекам.
— Мистер Кеттельринг?
— Да?
— Я уверена, что вы любили прежде. Вспомните.
Он молчит, упершись локтями в колени. Теперь перед ним снова маленькая кубинка. Как тревожно дрожат ее длинные ресницы!
— Нет, никогда не любил, — медленно произносит он, — я никогда не переживал того, что сейчас. Это я знаю. Знаю твердо.
У маленькой кубинки вдруг перехватило дыхание, сердце забилось, задрожали колени. Так вот какова любовь, боже милостивый! Как прекрасно, боже, плакать хочется! Но американизованная девушка ухватилась за эту фразу и мигом истолковала ее по-своему: да, так и есть, я сразу угадала, тотчас же как только он сказал: "Я лгал вам, сеньорита…"
— Я так рада… — произносит она дрожащим голосом, что… (А чему, собственно, рада?) что вам тут нравится, (не то, не то, но теперь уж это не имеет значения!) Я люблю наш сад, я бываю здесь каждый вечер… (Как глупо я говорю!) — Американская девушка пытается одержать верх. — Послушайте, мистер Кеттельринг, я помогу вам вспоминать, хотите? Как это ужасно, если человек не в силах вспомнить, кто он такой. — Кеттельринг вздрагивает, как от удара. — Я хочу сказать, — американская девушка спешит исправить свою оплошность, — что я буду счастлива помочь вам. Пожалуйста… Она коснулась пальцем его рукава. (Чуточку флирта перед уходом! Чтобы легче было уйти!)