Метка рода
Шрифт:
В тягость стало оставаться в шатре, хотелось скорее на простор вырваться, в небо ночное посмотреть, утонуть в ночной прохладе и с шелестом травы слиться, а лучше на коня и в поле, только тут не особо простора много. Здесь всё по-другому, но отчего-то чуждые края больше не казалось такими холодными.
Тамир покинул шатёр, когда уже ночь сгустилась над берегом плотным тёплым туманом, в нём тонули многочисленные костры и майханы. Хазарич всматривался в ту сторону, куда улетела маленькая пустельга. В голове шумело, билось туго сердце. Он развернулся и вместе с Сыгнаком, Аепой и Тугурканом дошёл до своего аила.
— Этот Далебор
Тамир расстегнул ворот кафтана, обвел взглядом аил и сновавших дайчан, что остались в дозоре, и тех, кому не спалось.
— На горячую голову всякое можно сказать. Сотник пусть думает, что хочет, но если дальше язык свой не завяжет — сам шкуру спущу с него, и разрешения князя на то не спрошу, — Тамир глотал воздух с жадностью, и, казалось, неба мало было.
Хотелось ещё смотреть на Вейю, наблюдать, как то загорается румянец на её щеках, то сходит. И своим желаниям удивлялся, ведь не о том должен думать он. А образ полянки темноволосой с глазами осени перед взором стоял.
Разойдясь с Сыгнаком и остальными тудунами, что собрались после княжеского гостеприимства у костра, Тамир вернулся в свой майхан. И не успел порог перейти, оказавшись в тускло освещённом сумраке тканых стен, как из глубины вышла Огнедара. Признать, Тамир и забыл о ней, хотя до того, как появилась в шатре Вейя, торопился свидеться. Она молча помогла ему раздеться — скинуть тяжёлую одежду. Женские пальчики ловко справлялись с застёжками и ремнями. И покуда раздевала, губы жаркие, пахнувшие сладостью, всё норовили к губам его прильнуть. Огнедара взволнованной словно чем-то была, нетерпеливой даже. Только хозяин здесь в своём войске и своей постели был Тамир.
— Заждалась тебя, — зашептала горячо, прижимаясь телом гибким к его телу, будоража и без того бившую ключом кровь.
Глава 28
Тамир стиснул зубы до скрежета, вонзил пальцы в огненную гриву, в кулаки собрал, заставляя полянку посмотреть на него. Нет, не те глаза он хотел видеть сейчас, совсем не те. Огнедара будто почуяла что-то, будто видела, кто мысли хазарича занимал, приоткрыла губы сказать что-то, да, видно, не решилась. В глазах зелёных только огоньки влажные задрожали. Она опустила руку вниз, провела по животу твёрдому Тамира, скользя к паху, погладила твёрдо напряжённое естество, что натягивало ткань штанов, силясь скорее вырваться наружу и погрузиться в горячее женское лоно. Да не ту он желал сейчас. Пока Огнедара справлялась с тесьмой портов, Тамир чуть повернулся, зачерпнул ковш воды студёной, припал надолго, судорожно глотая воду, силясь остудить поднявшийся пожар. Огнедара расправила ткань, опустилась перед Тамиром на колени. Тамир едва не зарычал, когда почувствовал жаркие губы полянки на чувственной плоти, отшвырнул ковш, потянул волосы в кулаке, отстраняя.
— Нет.
Ресницы Огнедары вспорхнули, дрогнуло в глубине глаз непонимание, но, кажется, поняла, что он сказал по-хазарски.
— Ты твёрдый весь, как камень, — положила ладони на его бёдра, спустила руки, хватаясь за грубую кожу сапог, стянула один, потом другой.
— Поднимись, — велел Тамир, она ведь не рабыня вовсе.
Огнедара, помедлив чуть, поднялась всё же. Он огладил её подбородок, заглядывая в затуманенные глаза, скользя медленно взглядом на губы.
— Что хочешь, чтобы я сделала для тебя?
Тамир вернул взгляд на глаза. Лисица смотрела с желанием жгучим, дыша глубоко, неровно. Нет, не хочет он её, хоть тяжесть напряжения давила невыносимо.
— Ступай в другой майхан. Один буду ночевать.
Выпустил её, пронизал пальцами упавшие на глаза волосы, убирая их назад, отворачиваясь. Понял, как пьян сейчас настолько, насколько и вымотан дорогой и случившейся сечей.
Огнедара, постояв немного, осмысливая услышанное, молча отступила. Тамир искоса пронаблюдал, как подхватила шерстяной плат, накинула на плечи, поспешно вышла из майхана, да задержалась было, обернулась резко. Тамир отвернулся. Послышался шелест полога, ворвался внутрь ночной воздух, обдав оголённую шею и лопатки прохладой.
Постояв немного, Тамир запустив руки в воду, умылся, плеская на себя полные горсти. Вытерся полотном, заправил порты и рухнул на выстеленное полянкой мягкое ложе. Слушал, как грохочет сердце в груди. Кружилось всё перед глазами, будто Тамира перевернули вверх тормашками. А в голове проносилось вихрем имя той, кто не дала ныне ему покоя.
— Вейя… Дулаан намар[1]… — прошептал в темноте, прикрывая веки.
– ------------------------------
[1] Дулаан намар — тёплая осень.
Глава 29
Далебор лежал на шкурах, выстеленных на твёрдой земле. С одного бока грел потрескивающий костёр, с другого — схватывала зябко прохлада ночи, что перетекала по лугу влажным от росы воздухом. На небе давно крупицами поблёскивали звёзды, словно из ковша Сварога щедро разлились по небоскату, в это время высокому и глубокому — под конец сенокоса всегда так. Далебор повернулся к костру, разминая затёкшие мышцы. И лечь бы спать, да только сон никак не шёл. В тяжёлой от выпитого мёда голове носились неуёмно думы. И дышалось тяжело. Разговаривали неподалёку у костра гридни — громче всех Воепа и Вязга, у другого басил Троян. Но покоя не давала та, что так упрямо отвергала Далебора.
Не думал, что по приезде в Кряжич его такой подвох ждал. Дочка воеводы. А ведь торопился он в городище, чтобы выгадать больше время с Любицей видеться, да получилось так, что все помыслы заняла другая. Знал бы о том, Далебор давно бы наведался в Годуч к Гремиславу. Словно кровь ударила в голову — встреча эта не случайна, ему дочка воеводы должна достаться. Далебор понял это, когда взглядом её среди пирующих жён и мужей выловил, столько в ней робости было и, одновременно, храбрости, что дивно становилось, что можно в себе столько нести. Тогда кровь и взыграла, отчего-то горячими быстрыми толчками ударяла в висок. Да вот незадача: видела она его с княгиней.
Далебор досадливо цокнул языком, ловко же петлю на шею надела, шага не давая ступить, сдавливала туго. Далебор и чувствовал себя псом, посаженным на верёвке: рвётся, злится, грызётся, а приблизиться толком не может. И такая ярость порой брала, что хотелось сдавить её в руках, впиться в эти губы сочные, которые он успел распробовать, утонуть в глазах, что так манили своим теплом золотистым, будто лесные гущи по осени. Душно становилось от такого взгляда. Даже Любица не порождала в нём столько противоречий, от которых он разве что не раскалывался на черепки. Заполучит её. С князем толком не удалось обговорить. Он её вздумал в Каручай везти, у Годуяра свои замыслы есть в отношении своей племянницы — это и к бабке не ходи, Далебор знал, что князь больше печётся за себя и выгоду какую-то уже нашёл.