Метка тьмы

Ченс Карен

Мужчины, закованные в цепи вдоль стен, кричали, моля меня спасти их, но я едва ли замечала их. Все мое внимание было сосредоточено на женщине, хотя она не издала ни звука. Свет факела отражался в ее открытых глазах, и я не могла сказать, что это — уловка света или все же некая искра жизни все еще теплилась в них. Ради нее, я надеялась, что нет. Мужчина проследил за направлением моего взгляда и пошел к ней.

— Да, похоже, что забавляться с вашей подружкой осталось недолго. — Он проверил одну из веревок, связывающих ее руки, и я обратила внимание, что у нее нет ногтей. Кончики ее пальцев выглядели так, словно были раскромсаны или съедены каким-то животным, а суставы распухли так сильно, что она

ни за что не смогла бы согнуть свои руки, даже если бы они не были связаны.

За годы, проведенные с Тони, мне приходилось видеть многое, но расправа, как правило, была стремительной и внезапной, наподобие той, которую мне пришлось пережить сегодня вечером. К тому времени, когда у меня появился шанс что-либо сделать, все уже было закончено. Тони время от времени применял пытки, но я никогда не видела этого. Евгения очень строго придерживалась этой позиции, теперь я видела почему. Это было худшим проявлением жестокости, с которым я сталкивалась за свою жизнь: это было слишком беспричинным, слишком безразличным, слишком преднамеренным. Это не было проявлением гнева, и за этим не крылось никаких личных мотивов, чтобы мирится с этим или, по крайней мере, сделать более понятным. Ее мучения были просто частью работы.

— Тем не менее, она послужит наглядным примером, — продолжил мужчина. Он кивнул одному из двоих мужчин, устанавливающих дыбу, и тот протянул грязную бутылку вина. — Так будет со всеми, кто воззовет гнев короля. Смотри и мотай на ус, ублюдок.

Пока я стояла истуканом, не произнося ни слова, мужчина вылил вино на голову женщины, заливая лицо и шею. Полностью пропитав волосы, оно закапало на каменный пол под ней, собираясь в тонкую красную лужицу. Я очнулась от ступора, когда поняла, что он намерен сделать.

Его рука коснулась огарка свечи, и я попросила:

— Нет! Не делайте этого! Пожалуйста, m'sieur, я прошу вас… — по его расплывшейся от удовольствия роже, я сделала вывод, что отреагировала именно так, как ему хотелось, и что у него нет ни малейшего желания останавливаться. Он почти с ликованием наблюдал за моим лицом, когда подносил свечу к соседнему факелу. Она практически оплавилась, но все же крошечное пламя ухватилось за фитиль. На этот раз я не стала пытаться убедить его, а, ринувшись вперед, ухватилась за горящую свечу. Я выбила ее из его руки, но двое мучителей схватили мои руки и оттащили меня от него. Мужчина, на которого я напала, был главным тюремщиком, и когда он с улыбкой взглянул на меня, в его глазах не было практически ничего человеческого. Он нагнулся и, очень медленно подняв огарок свечи, вновь зажег его.

Я смотрела на женщину, пока он приближался к ней, не в силах отвести взгляд. В ее светло-карих глазах блеснули слезы, и она моргнула один раз, чтобы стряхнуть капли винных струй со своих ресниц, прежде чем его тело заслонило ее от меня. Частичка моего разума твердила, что он внезапно прекратит все в последний момент, что он не сделает этого, не сможет поступить так. Голос внутри постоянно повторял, что его цель нагнать на меня страх, и эта сцена организована, чтобы сделать меня более сговорчивым, и, возможно, это было действительно так. Но это не спасло ее.

Картина перед моими глазами поплыла, и чужие мысли стали затоплять мой разум. Как в фильме, передо мной раскрывались сцены других мест, других людей, проектируясь на прозрачный экран передо мной. Сквозь все это я по-прежнему видела женщину и инквизитора, застывшего на секунду перед тем, как совершить невозможное.

Чужой голос снова неожиданно заговорил в моей голове, невнятно бормоча о том, что за всю свою жизнь, проведенную в неволе, мне ни разу не приходилось видеть настоящей жестокости. Я носил тонкое белье с кружевами ручной работы, и это было непременным условием; у меня

были свои книги, гитара и краски, чтобы было чем развлечь себя; мои тюремщики низко кланялись мне, когда входили в мою комнату, и не сидели в моем присутствии, если я не давал им на то своего разрешения. В моих венах текла королевская кровь, и никто никогда не забывал об этом. Никогда я не сталкивался с жестокостью подобной этой, никогда не испытывал такого страха. И вслед за этим незамедлительно прорвалась багровая вспышка ничем не замутненного гнева. Это не было правосудием или неизбежностью ради сохранения мира и стабильности страны, и не имело никакого отношения к высокопарным фразам, которыми они сейчас прикрывались. То была воля труса-садиста, который оставался чистеньким перед лицом своих подданных, в то время как такие вещи свершались за закрытыми дверьми от его имени. И при этом они еще осмеливались называть меня ничтожеством.

Я потрясла головой в попытке заставить голос заткнуться и выпутаться из паутины видений; спустя секунду это сработало. Но это вернуло меня к ничем не замутненному кошмару, в котором свеча медленно приближалась к своей цели. В шоке от нереальности происходящего я наблюдала за тем, как инквизитор поднес крошечное пламя к нескольким прядям пропитанных вином волос женщины. Они схватилась со звучным свистом, и огонь молниеносно разошелся по оставшейся части ее головы и плеч. В мгновенье верхняя часть ее тела стала темным контуром в танцующем занавесе огня. Я закричала, так как больше ничего не могла сделать. Другие заключенные тоже подняли крик, пока комната не заполнилась воплями и стуком цепей, в бессилии бившихся о твердый камень. Кроме этого мы ничем не могли помочь ей, тем самым своими криками мы чуть ли не расшатывали стены, но сама женщина не издала ни звука, пока горела.

— Мадемуазель Палмер, что с вами? Что-то не так? — Перед моими глазами появилось лицо Луи-Сезара, и я смутно чувствовала, как кто-то трясет меня. Высокий, отчаянный крик заполнил комнату, и мне потребовалась минута, чтобы осознать, что он исходит из меня.

— Mia stella, успокойся, успокойся! — Раф отодвинул француза и привлек меня к своей груди. Я засунула руки под его кашемировый джемпер, притянув так близко к себе, как только смогла, и спрятала лицо в мягком шелке его сорочки. Я глубоко втягивала знакомый аромат парфюма Рафа, но это не помогало вытеснить запах мочи, пропитавший тюрьму, и поджаренной плоти, когда-то бывшей женщиной, немногим старше меня.

Спустя минуту подняв взор, я вглядывалась в глаза Луи-Сезара.

— Скажите мне, что она была уже мертва, что ничего не чувствовала! — В моем голосе сквозило отчаянье, а отражение лица в зеркале у камина являло широко распахнутые, затравленные глаза. Это были глаза женщины, повидавшей на своем веку много ужасных вещей, нежели я.

— Мадемуазель, поверьте, я жажду сделать для вас все, что в моей власти, но я не понимаю, о чем вы спрашиваете.

Раф гладил мои волосы и растирал спину успокаивающими круговыми движениями.

— Это было видение, mia stella, просто видение, — шептал он. — У тебя и раньше они бывали; ты знаешь, что эти картины сотрутся со временем.

Я мотала головой, дрожа в его руках, пока он не привлек меня ближе. Я сжимала его с такой силой, что если бы он был человеком, то испытал бы боль.

— Не как это. Никогда как это. Они замучили ее, а затем сожгли живьем, и я не могла… я просто стояла там… — Мне хотелось выговориться, но я прикусила свою нижнюю губу, не позволяя себе сделать это. Иначе я снова окунулась бы в ужасный холод того места, а затем все мысли сосредоточились бы на единственном источнике тепла. Мне не нужно думать об этом, я не буду, и это забудется. Но, повторяя про себя слова Рафа, я понимала, что обманываю себя.