Меткая Пуля
Шрифт:
— Простите меня и потрудитесь продолжать, граф, — ответил Серый Медведь, слегка наклонив голову.
— Я так и сделаю, — сказал де Болье. — Меня удивили не невежество и жестокость, повторяю, так как я думал, что оно гораздо больше, чем оказалось на самом деле, меня изумило то, что в прерии, среди свирепых индейцев, два человека, два вождя этих самых индейцев — не только люди цивилизованные, это слово недостаточно сильно, но люди, владеющие всеми тонкостями, всеми тайнами самой передовой цивилизации, говорящие на моем родном языке с безукоризненной чистотой — словом, индейцы как бы только по своему костюму. Мне странно то, что эти два человека, с непонятной для меня целью, попеременно, смотря по обстоятельствам, меняют образ действия, нравы, язык; они то дикари-индейцы, то люди с превосходным образованием. И вместо того, чтобы стараться вытащить своих соплеменников из невежества, в котором те погрязли, напротив, они грязнут в нем вместе с ними, прикидываются такими же невежественными и жестокими, соединяют в одном существе два противоположных начала и сосредоточивают в себе все степени великого человеческого общества. Признаться, господа, все это показалось мне не только странным, но даже испугало меня.
— Испугало! — вскричали одновременно оба вождя.
— Да, испугало, — с живостью подтвердил граф, — поскольку считаю, что такое притворство должно скрывать тайные интриги, какой-нибудь мрачный заговор; наконец, я опасаюсь этого еще и потому, что ваша манера поведения со мной, упорство, с каким вы силились завлечь меня в ваше селение, все пробудило во мне подозрения насчет ваших тайных целей.
— Что же вы подозреваете? — надменно спросил Серый Медведь.
— Боюсь, что вы хотите обманом вовлечь меня в какую-нибудь темную историю.
Эти слова, сказанные с убеждением, раздались, как громовой удар, в ушах смущенных вождей, они невольно пришли в ужас от проницательности молодого француза и несколько мгновений не знали, что сказать в свое оправдание.
— Милостивый государь! — запальчиво вскричал наконец Серый Медведь.
Белый Бизон остановил его величественным жестом.
— Мне следует ответить на слова нашего гостя, — медленно промолвил он, — после такого прямого и честного объяснения он имеет право требовать от нас той же откровенности.
— Я вас слушаю, милостивый государь, — ответил граф с полным хладнокровием.
— Из двух человек, находящихся перед вами, один — ваш соотечественник.
— Ага! — тихо произнес де Болье.
— И этот соотечественник — я. Граф холодно поклонился.
— Я подозревал об этом, — сказал он. — Тем больше у меня причин к недоверию.
Серый Медведь сделал резкое движение.
— Дай гостю высказаться, — остановил его Белый Бизон.
— Да мне и говорить-то особенно нечего; просто я думаю, что тот, кто добровольно отказывается от благодеяний цивилизации и соглашается на жалкое прозябание в прериях, кто разрывает все семейные и дружеские узы и по собственной воле уходит жить к индейцам, тот должен иметь на совести много позорных — если не преступных — деяний, раз угрызения побудили его осудить себя на такое ужасное искупление.
Старик нахмурил брови; смертельная бледность покрыла его лицо.
— Вы молоды, милостивый государь, и не имеете права возводить подобные обвинения на старика, поступки которого, жизнь, даже имя вам вовсе не известны.
— Это правда, — благородно сознался граф. — Простите меня за то, что я, быть может, невольно оскорбил вас.
— За что мне сетовать на вас? — грустно продолжал старик. — Вы — дитя, рожденное только вчера, глаза которого открылись среди ликований и веселья; в вашей спокойной и приятной жизни едва насчитывается несколько дней, протекших в мире и благоденствии дорогой Франции, оплакиваемой мной ежедневно.
— Позвольте остановить вас на этом, милостивый государь! Мир, о котором вы говорите, не существует во Франции.
— Что вы хотите сказать?
— То, что возмутившийся народ вторично изгнал Бурбонов.
Глаза старика заблестели, нервный трепет пробежал по его телу; он схватил графа за руку.
— Ах!.. — воскликнул он с непередаваемым выражением в голосе. — Какое же правление теперь во Франции?
— Монархическое.
— Как монархическое? Но ведь вы сказали, что Бурбоны в изгнании!
— Старшая ветвь, но не младшая…
— Так герцог Орлеанский овладел наконец престолом? — вскричал старик, волнуясь все сильнее и сильнее.
— Да, овладел, — тихо ответил граф.
— О! — прошептал изгнанник, закрыв лицо руками. — Неужели мы боролись так долго, чтобы прийти к этому результату?
Молодой человек невольно испытывал сочувствие к этой загадочной личности, находившейся перед ним в глубокой скорби.
— Кто же вы, милостивый государь? — спросил он.
— Кто я? — с горечью повторил старик. — Один из разгромленных исполинов, заседавших в Конвенте 1793 года!
Граф отступил на шаг, выпустив руку, которую было взял.
— А! — воскликнул он.
Изгнанник бросил на него быстрый взгляд.
— Покончим с этим, — сухо и решительно сказал он, подняв голову, — вы в нашей власти, милостивый государь, всякое сопротивление напрасно, лучше примите наши условия.
Граф пожал плечами.
— Вы сбрасываете личину, — ответил он, — и мне это больше нравится. Но позвольте сказать еще одно слово, прежде чем я выслушаю вас.
— Я слушаю.
— Я — дворянин, как вам известно; стало быть, мы старые враги, и где бы ни встретились, мы не можем стоять иначе, как друг против друга; рядом — немыслимо!
— Да, они все одинаковы, — пробормотал старик, — можно сломить этих гордецов, но заставить погнуться — никогда…
Граф насмешливо поклонился, вставил монокль в глаз и скрестил на груди руки.
— Я жду, — сказал он.
— Время дорого, — продолжал бывший член Конвента, — всякие пререкания между нами — лишний труд, мы никогда не придем к согласию.
— Это, по крайней мере, ясно, — ответил граф, улыбаясь, — дальше!
— Дальше вот что: через два дня все индейские племена поднимутся одновременно по условленному знаку, чтобы свергнуть иго американцев.
— Мне-то какое дело? Не за тем же я приехал так далеко, чтобы заниматься политикой?
Старик едва сдержал гневный жест.
— К несчастью, вы не вольны поступать как вам заблагорассудится, вы должны покориться нашим условиям — но не мы вашим; вы примите их или умрете!
— Ого! Продолжаете действовать прежними средствами, как я погляжу. Но я вооружаюсь терпением; говорите, что вам надо от меня?
— Мы требуем, — сказал старик, намеренно придавая вес каждому слову, — чтобы вы возглавили экспедицию.