Мето. Дом
Шрифт:
— Я подумаю, что можно сделать. А пока вставай. Тебе нельзя здесь оставаться.
— Сначала пообещай, что ты мне поможешь. Я хочу поиграть хотя бы еще раз, один раз.
— Я займусь этим. Поднимайся.
Он встает и идет в спальню. Он никогда не ходит на учебу, и никто ему слова не говорит. По поводу его отсрочки я ничего не обещал, но я попробую. Если бы Цезарям хватило мужества, они сказали бы Рему прямо, что ему запрещено играть пожизненно. В игре он может проявлять крайнюю жестокость, до остервенения, так что становится по-настоящему страшно. Однажды я видел, как он пытался сломать руку Клавдию. Он был просто в бешенстве, контролировать его было невозможно. Все игроки бросились их разнимать. Пришлось его побить, чтобы он ослабил хватку. Ему запрещено играть «по причине крайней жестокости».
Из-за его исключения в течение нескольких месяцев матчи вообще не проводились. Но потасовки вспыхивали и на уроках борьбы, и в коридорах, поэтому холодильник работал без перерывов. А поскольку организованной и санкционированной жестокостью управлять легче, инч был восстановлен.
Я возвращаюсь в класс. Подхожу к Цезарю 3, который смотрит на меня, как будто удивляясь тому, что я хочу с ним заговорить. Однако, если бы я как ни в чем не бывало прошел на свое место, мне пришлось бы провести чертову четверть часа в его кабинете.
— Я хочу объяснить вам свое опоздание: один из моих товарищей плакал в восточном коридоре. Мне сказали, что он хочет со мной поговорить. И я поду… извините, я… я пошел туда, не особо раздумывая.
— Почему?
— Что «почему»?
— Почему он хотел поговорить именно с тобой?
— Не знаю. Этого мне не сказали.
— А сам ты как думаешь?
— Никак. Ничего не думаю.
— Где он сейчас?
— Он встал и пошел в…
— Я знаю куда. Можешь занять свое место.
— Цезарь, я обещал просить за него…
Он не поднимает головы. Он положил конец обсуждению и даже не представлял, что я могу продолжить его по собственной инициативе. Я настаиваю:
— Цезарь?
— Ты еще здесь? Кажется, ты и так уже отстал в работе от остальных?
Он выдерживает долгую паузу и вновь произносит:
— Позже. Возможно, мы вернемся к этому разговору.
Я иду на свое место. Неопределенное обещание с его стороны — уже неплохо.
Я снова и снова думаю над тем, что мне сказал Рем: «Через три — четыре месяца для тебя все закончится». Что значит «закончится»? Что со мной будет? Что стало с Квинтом, которого волокли в мешке два монстра пару недель назад?.. Жив ли он еще? Я приучил себя к мысли, что ТАМ нам найдут какое-нибудь другое применение. Не может же быть, что нас тренируют и обучают просто так.
Красс сидит напротив меня в столовой. Нет сомнения, что у него есть ко мне вопросы. Что любопытно, он никогда не выдает их сразу. Пол-обеда он молча наблюдает за мной. Интересно, чего выжидает?
— А Рем, — наконец произносит он, — твой друг?
— Да, можно и так сказать. Мы не болтаем с ним дни напролет, он не слишком словоохотливый. Но я его знаю с момента своего появления здесь, кроме того, он — верный и полезный член команды.
— Он злой. Мне такие ужасы о нем рассказывали…
— Многое из этого выдумки. Но, несомненно, он бывает жесток.
— При каких обстоятельствах?
— Нет никаких особых обстоятельств. Это случается внезапно, как приступ.
Красс смотрит на меня как баран на новые ворота. Откуда столь внезапный интерес к Рему? Неужели случай в коридоре успел облететь весь Дом?
Мое внимание привлек Голубой малыш, сидящий рядом с Крассом. Он пододвинул свой десерт соседу слева. За что этот долг? Надо будет расспросить его на выходе из столовой. Красс, который тоже заметил случившееся, смотрит на меня вопросительно. Скоро все узнаем.
Выходя из столовой, я догоняю малыша по имени Кезон, который с легкостью объясняет мне причину своего отказа от сладкого:
— Все свои десерты за месяц я проиграл в уголки. Я только к концу партии понял, что остальные игроки были заодно и готовили мне ловушку, хотя всю дорогу обзывали друг дружку и ругались.
— Месяц — это слишком. Не хочешь, чтоб я вмешался?
— Нет. Спасибо. Не буду таким доверчивым в следующий раз. И потом, я не очень люблю сладкое, я предпочитаю хлеб.
— Ну, как хочешь. Кто эти негодяи, с кем ты играл?
Он сделал вид, что не расслышал, и поспешил за товарищами. Еды здесь дают более чем достаточно, и те, кто отнимает ее у малышей, делают это не по необходимости, а для того, чтобы показать свою власть и превосходство, и не только физическое. К отнятым порциям едва прикасаются. Младшие не жалуются, утешая себя тем, что еще успеют отомстить. Но кому? Не тем, кто украл у них, а тем, кто будет младше. Голубые завидуют старшим, хоть и знают, что их время сочтено.
— Мето, ты хотел поговорить со мной? — обращается ко мне Цезарь 1.
— Я пообещал Рему, что похлопочу за него. Он хотел бы сыграть в инч один раз, последний.
— Ты прекрасно знаешь, что его товарищам гораздо лучше, если он не выходит на поле. Ты и сам был его жертвой.
Я удивлен, услышав это, и спрашиваю:
— Правда? Когда?
— Ты был тогда Фиолетовым, и тебя укусили в спину.
Помню ту боль. Рана заживала несколько недель. Я страшно мучился вечерами, лежа на спине, перед тем как заснуть.
— Но, Цезарь, это был не он! Это был Филипп, он за это сидел в холодильнике и очень быстро потом исчез.
— В самом деле? Ну, может, я и ошибся. Вернемся к Рему. Ты знаешь, что он опасен?
— Да.
— Ну вот. Скажи ему, что ты сделал все возможное, но это не помогло.
— Я подумал, что можно было бы попробовать, всего один раз. Приняв меры предосторожности и только с добровольцами…
— Забудь об этом, Мето. Спокойной ночи!
Он уже отвернулся. Больше я для него не существую. Цезарь 1 всегда меня раздражал. Когда я был помладше, я несколько раз представлял в мечтах, что он участвует в «круговой пощечине» и я стою рядом с ним. Я видел, как бью его так сильно, что он пролетает через всю спальню. Впрочем, не уверен, что это помогло бы мне забыть его равнодушный взгляд.