Метро 2033: Изоляция
Шрифт:
– Они все мне как дети. Особенно Леша. Правильный мальчик, хороший. У него может быть неплохое будущее. Я волнуюсь. Никита вот никогда не отличался особенной рассудительностью. Мало ли… Ладно, хватит. Идем, – вздохнула Марина.
Очередной день подземной жизни клонился к завершению. Заместитель начальника бункера, убежденная атеистка и материалистка, подняла голову вверх, глядя на потемневший от времени потолок.
– Господи, если Ты есть, помоги нам…
Дверь открылась, толкнув Марину под лопатки. Высунулась бледная физиономия с красными глазами. Улыбка в сорок зубов, веселый юношеский взгляд.
– Марин Санна, все в порядке?
Алексеева уже взяла себя в руки.
– Все в порядке. Ногу подвернула. Почему покинул пост? – сурово спросила она, отерев лицо рукавом камуфляжной куртки.
– Так я услышал, вы тут кричали, думал, может, случилось чего? – невинно захлопал глазами мальчик.
– Ничего. Если бы случилось что-то серьезное, включили бы сигнал тревоги. Займи свой пост и больше не смей открывать внутреннюю дверь до конца дежурства без специального распоряжения.
Марина встала. Ее мелко трясло.
– Марин Санна, страшно… – Мальчишка стыдливо опустил глаза.
– Чего страшно?
– Так там… Это… Мутант и Петр Василич…
– Чего? – удивленно спросила Марина.
– Так не убрали тела, вашей команды не было, а Андрей Савельич велел не убирать…
– Идем, – кивнула женщина.
В тесном тамбуре между внешней и внутренней дверью пахло кровью, паленой шерстью и каким-то особым запахом мутанта, похожим на смрад немытой клетки в зоопарке. К нему примешивался другой, особенный, знакомый с далеких студенческих лет – запах старых книг. «Похоже, обитают они по-прежнему в библиотеке корпуса», – подумалось Алексеевой.
Петя, точнее, то, что от него осталось, лежал в углу, лицом кверху. Его голова, поседевшая, кудрявая, была неестественно запрокинута, разбитые очки свисали на одной дужке. Довоенные очки. Старые, царапаные. Особая Петина гордость.
Лицо мужчины совсем не изменилось. С тех пор, как Марина раздобыла ящик препарата из лаборатории, старение не касалось жителей бункера. «Это все радиация, не стоит волноваться», – усмехалась Марина, когда Ксения, ее подруга, в очередной раз лезла с расспросами, почему в сорок они обе выглядят на двадцать. Знала б ты правду, Ксюшенька… Разве что волос у Петра Васильевича поубавилось… А на лице застыла гримаса боли и первобытный ужас. «А не стоило, Петенька, не стоило их бояться. Не испугался бы – остался жить…» – мысленно попеняла умершему мужчине Марина.
– Кирилл, пойди за нашими, тела – в туннель, к завалу. Петра похоронить тихо, людей наедине с покойником, – страшное, чужое слово резануло по ушам, отозвалось мурашками по спине, – не оставлять, никому не показывать. Мутанта оставить у завала, тоже втайне, огородников наших не пугай, прикрой тварь тряпочкой. Я посижу, пойди, позови кого-нибудь из наших, старших.
Огородниками называли обитателей бункера, трудившихся на третьем, самом нижнем этаже бункера. Там выращивали картошку и свеклу. День и ночь светили маломощные ультрафиолетовые лампы. Крохотные клубни вызревали в земле, не страшась насекомых. И без инсектицидов, в земле бункера мелкой твари не водилось. Недоумевали – что ж это, под стены не пролезают?
«Еще как пролезают. Только дохнут, не успев мутировать до размеров человека, как на поверхности», – думала Марина. И молчала. И кто бы знал, когда веселая, неугомонная Маринка, которую усадить и заставить замолчать можно было только интересной книжкой, стала вдруг мрачной, суровой и жесткой. И что творилось у нее в душе.
На нижнем этаже бункера проходила ветка Метро-2. Она тянулась на северо-восток, в сторону Кремля, и дальше, на юго-запад, к военным базам, где пересекалась с еще
Марина размышляла, вспоминала. Давно-давно, двадцать лет назад, они с историческим клубом отправились в поход. Хлестали осенние дожди, мокрая одежда не просыхала у костра. Тогда девизом стала фраза «Будем превозмогать!». Эх, знали бы они все, что мокрая одежда – всего лишь мокрая одежда, и когда-нибудь покажется она самым незначительным, самым легкопреодолимым препятствием в этой череде превозмогания…
«Интересно, хоть кто-то выжил из тех, кого я знала раньше?» – в который раз за все эти годы подумала Алексеева.
– Ты прости меня, Петя… – шептала она, глядя на изуродованное, искалеченное тело. – Прости, что подвела, что подставила, я же знаю, ты меня спасал, потому и погиб. Ты возмужал за эти годы. Стал совсем другим. Прости меня за то, что говорила двадцать лет назад. Прости, если что-то не так говорила недавно. Ты мне дорог, очень дорог. Петенька, Петя… Но я тебя не любила. Привязалась, но любила не тебя. Женьку любила. И сейчас люблю, ты ж теперь умер и сам все видишь и знаешь, лучше всех нас знаешь. И про нашу авантюру знаешь теперь, наверное. Если бы ты чудища не испугался, оно бы само от тебя летело, поджав хвост. Они такие вещи чуют. Мы сами еще не поняли, не осознали, кто мы такие есть. А они уже все поняли. И ты понял. А Жени моего уже в живых нет. Поди, Симферополь разбомбили в первую очередь, столица же… Петя, сколько я тебе всего сказать не смогла. Не поведала нашей тайны, а ты мог и должен был знать. Я расскажу тебе… Послушай…
Шепот Марины прервал тройной стук во внутреннюю дверь.
– Марин Санна, мы чудище забрать и Петра Васильича, – раздался из-за двери голос Кирилла.
«Держится мальчик. Дети бункера к смерти относятся проще. В мирные дни кто-нибудь согласился бы с разделанным на кусочки трупом оказаться в тесной комнате? Да и «философ» мало похож на Телепузика. Мы меняемся. А их генофонд, их полезное по нынешним меркам наследство – притупленные эмоции».
– Кирилл, прикрой монстра тряпкой. Несите его к завалу, огородников не подпускайте, панику не сейте. Труп Пети – в мешок, похоронить у завала.
– Марин Санна, так ведь запрещено хоронить в бункере, тела не разлагаются толком, это ж так скоро тут кладбище будет.
– Это лично мой приказ. И пусть Паценков попробует его оспорить. Выполнять, – устало ответила Марина. – Я подежурю. Свободны.
В тишине между дверями хорошо было размышлять и вспоминать. Алексеева вспоминала, как совсем молоденькой студенткой оказалась не в нужном месте, не в нужный час…
Всеобщая паника улеглась только спустя две недели. Первые дни в бункере были кошмарны, просто катастрофически ужасны. Перепуганные студенты жались у стен группками, преподаватели и сотрудники не могли установить порядок. В подземельях стояла невыносимая духота – на поверхности несколько дней подряд пылали пожары.