Метро 2033. Дворец для рабов
Шрифт:
– Тс-с… – донеслось в ответ, и мелодичный баритон с явно издевательскими интонациями проронил: – Прохор Анатольевич, поимейте-таки совесть и не засоряйте эфир. Вы орете даже не как потерпевший, а так, что нас из Полиса слышно. Если вы лучитесь желанием разбираться с тамошними безопасниками – исполать. Но вот мое имя всуе поминать совершенно незачем.
Тим стоял ни жив ни мертв, абсолютно не понимая, кого слышит и где эти кто-то находятся. В голове молоточками стучащей в висках крови колотилась одна-единственная мысль: «Не одни – не одни – не одни…» После катаклизма выжившие не стали искать соплеменников, совершенно не сомневаясь в разрушении других городов и превращении Москвы в радиационный могильник. Да и не до других им было, сколь бы цинично это ни звучало: следовало налаживать собственный быт, не откатиться к первобытно-общинному строю, сохранить хотя бы прикладные науки и не забыть истории собственной цивилизации. На последнюю Колодезов возлагал особые надежды, полагая, что люди, помнящие про ужасы фашизма, никогда не станут делить себе подобных по чистоте крови, а изучавшие деяния инквизиции поостерегутся с головой нырять в религиозный фанатизм. Однако, судя по услышанному, поселяне все же ошиблись: где-то совсем близко находились такие же выжившие, как и они, обладающие гораздо более совершенными технологиями, раз связь дотянулась аж до лесного поселка рядом с Одинцовом. Быть может, если бы они искали…
– Где вы? – слегка смущенно протянул сиплый бас.
– Воздвиженка, – тяжело вздохнув, ответил Кай. – Еще вопросы?
– Отбой.
В наушниках воцарилась тишина, но не вокруг. Тима оглушила автоматная очередь и топот сапог в коридоре.
Глава 2
«Тук-тук, тук-тук…» – раздается впереди. Вокруг – лишь тьма, то изначальное, что было до дня и ночи, до порядка и хаоса, самих понятий «жизнь» и «смерть». Тьма пугающая и одновременно завораживающая, притягивающая, обещающая раскрыть множество тайн, холодком проходящая по позвоночнику и мягко обнимающая за плечи. И в ней едва слышный звук раздается грозовым раскатом: тук… тук-тук.
– Стоять! – Тим вскидывает автомат и щурится, но ничего не может разобрать. Стук затихает, зато вместо него раздается тихий посвист – какая-то мелодия, красивая, немного печальная, незнакомая и вместе с тем родная.
– Что это? Кто ты?! – Тим мог бы выстрелить, но не хочет, да и боится.
– Так поют туннели, – отвечает незнакомец, а мелодия затихает, и Тим испытывает сильнейшее сожаление по этому поводу. Голос у незнакомца красивый: ленивый, бархатный баритон, в котором слышатся смешливые нотки. – Почему ты заступил мне дорогу, зачем вообще пришел?
Тим сильнее сжимает автомат. Тяжесть и холод оружия придают уверенности, и он говорит нагло и по возможности сурово, стараясь подражать интонациям Колодезова, когда тот чем-то недоволен. Тим прекрасно помнит и ненавидит их с детства, а потому без труда может спародировать:
– Свет включи и назовись!
– Я вижу все довольно отчетливо, – возражает незнакомец.
– Да здесь хоть глаз выколи! – возмущается Тим.
– Всего лишь от того, что пребываешь во тьме. Только поэтому, – откровенно потешается тот.
Тим вскидывает автомат. Затвор лязгает, приклад упирается в плечо слишком сильно. Холод ползет по рукам вверх, плечи тянет, болит каждая мышца. В нос внезапно бьет резкий химический запах, то ли в шутку, то ли издевательски названный «черемуха» – как и красивые цветы, раньше появлявшиеся каждую весну. На складах было много баллончиков с этим средством – не сразу додумались отпугивать им тварей.
– Так и выстрелишь? – интересуется незнакомец из темноты и, внезапно оказавшись за плечом Тима, приказывает: – Пожелай!
Палец сам жмет на курок, автомат трясется в руках, бьет отдачей, но ни вырывающегося из дула огня, ни звуков выстрелов Тим не видит и не слышит. Не чувствует он больше и запаха.
– Ай-ай, – горячее дыхание опаляет ухо. Незнакомец смеется, почему-то его голос отчетливо слышен. – Вот смотри: я пожелал, и ты не смог выстрелить. Так что насчет света? Попробуешь?
– Кай! – имя само слетает с губ.
Неизвестный напрягается, Тим чувствует это кожей, все мелкие волоски на теле встают дыбом.
– Не помню, чтобы мы встречались, – опасным шепотом проносится по шее.
Тиму кажется – должно произойти нечто плохое, но остановиться он не в состоянии:
– Воздвиженка, Прохор Анатольевич… Москва!
Плечо до боли сжимают горячие пальцы.
– Тс-с… – раздается у самого уха. – Зря… – В подтверждение слов в бок упирается пистолетное дуло. Тим не может видеть, но представляет именно его. – Тебе никто не рассказывал, что не стоит выдавать чужих секретов?
– При чем здесь секреты?
– А задавать вопросы – еще опаснее, – говорит Кай с какими-то мурчащими интонациями в голосе. В этот момент он представляется Тиму огромным котом: непременно черным, с пронзительными изумрудными глазами и вертикальными узкими зрачками, светящимися золотом. – Вопросы способны рассказать о вызнающем гораздо больше, чем кажется. Скажем так, вздумай ты говорить о себе, немногое приукрасишь сознательно, желая выставить в нужном свете; часть гораздо более существенную приврешь неосознанно, просто потому, что не осознаешь, кто же ты есть и к чему стремишься; и озвучишь лишь мельчайшую крупицу правды. Зато, беседуя на отвлеченные темы или спрашивая, предстанешь во всей красе… перед теми, кто умеет наблюдать и слушать.
– А ты, значит, умеешь?
– Рассчитываю на это, – он щелкает пальцами, и вокруг вспыхивает мягкий синеватый свет.
Тим стоит посреди бетонной трубы. Внизу – шпалы и рельсы, справа и слева – жилы проводов, они слегка вибрируют, распространяя едва слышный заунывный гул. Однако он по-прежнему не видит Кая.
– Где мы находимся?
Кай хмыкает и сжимает его плечо сильнее. Опустив взгляд, Тиму удается увидеть узкую кисть с длинными пальцами – музыкальными, как принято называть, – и очень бледной в неверном призрачном свете кожей. Низкая манжета черной куртки задралась, обнажив тонкое запястье. Вначале переплетение линий на нем Тим принимает за браслет, лишь через мгновение-другое понимает, что видит татуировку. Кай шевелит рукой, немного наклоняет, и Тима прошибает холодок страха.
Бояться совершенно нечего – если уж опасаться, то скорее дула, упирающегося в бок, однако вид змеи, кусающей себя за хвост, отчего-то заставляет кровь быстрее бежать по жилам.
– Упаси тебя вышние силы кому-либо рассказывать обо мне, – шипит Кай так, будто сам является змеем. – Понял?!
– Уроборос, – произносит Тим мудреное название. Змей, поглощающий сам себя – древний символ. Спроси его кто-нибудь, как называется, не вспомнил бы, а сейчас не сумел вовремя прикусить язык.
– Как говорил один мой знакомый… покойник, – произносит Кай с наигранным сожалением в голосе, – «я слишком много знал».