Метро 2035: Питер. Война
Шрифт:
Надо вставать. Давай!
Артем ощупью выбрался из палатки, выполз на четвереньках. Не выдержал, упал грудью на платформу. Боль. Казалось, ребра скребут по камню. Бетонный пол отдавал пронизывающим тоннельным холодом.
– Встал? – Доходяга, местный знакомец, сосед Артема по гостиничной палатке, сидел на катушке от кабеля. Длинный и тощий, он выглядел умирающим от голода, однако был совершенно здоров – и, насколько Артем знал, – вполне себе сыт.
Артем, превозмогая слабость, подтянул под себя ноги, сел. Махнул рукой – привет!
– Эй, Птаха! На представление пойдешь? – Доходяга поскреб подбородок. – Хотя где тебе. Там мани стоит. А тебе даже менять нечего.
Птаха. Артем уже много раз пожалел, что назвался на станции «Орлом». Орел – Арц’иви по-грузински. Красиво. Только вот местные перекрестили его в Птаху. Стоп. Что Доходяга сказал?
Артем повернул голову. «Самое важное», неровно билось сердце.
– Представление? Какое? Где?
– Да здесь, недалеко. Ты чего, с луны свалился? Цирк же приехал!
Артем пошатнулся.
– Что-о?! Где?!
– Успокойся ты, крезанутый. Всего лишь цирк. Понял? Там, на служебке.
Служебкой местные называли служебную платформу, что находилась дальше по тоннелю в сторону Пушкинской.
Доходяга почесал в затылке, потом решился. Покопался в сумке, нехотя протянул руку:
– На, держи, пока я добрый. Смотреть на тебя страшно. Скелет, блин.
Артем сразу же отвел глаза. Но взгляд снова, как притянутый магнитом, возвращался к ладони Доходяги. К сушеному грибу, лежащему на той ладони. К аппетитному, ноздреватому, вкусному куску гриба. Рот наполнился слюной. Желудок сжался так, что, казалось, он сейчас стремительно схлопнется в одну точку, как Вселенная из рассказов учителя.
Голова закружилась.
Нет. Нельзя. Нет. Артем стиснул зубы и помотал головой. Выпрямился, в живот отдалось болью. Затем, чтобы оборвать мучительный момент, сказал:
– Н-нет, спасибо.
Доходяга удивился.
– Нет?
– Спасибо, я… – Артем сглотнул. – Не хочу. Правда.
– Не врешь?
Артем покачал головой. Не вру. Хотелось вскочить на ноги, схватить Доходягу за грудки и заорать прямо в вытянутое, желтое от курения травки лицо:
«Блин, я сытый! Сытый, блин! Убери на хер эту фигню!!»
Видимо, Артем изменился в лице. Потому что Доходяга вдруг отпрянул, словно увидел Черного Санитара. Но зато убрал проклятую руку. И на том спасибо.
– Гордый он, да. Ну и иди ты на хер, гордый. Гордый он. – Доходяга, похоже, всерьез обиделся. – Я ему… блин… а он… тварь такая…
Артем заставил себя сесть прямо.
– Извини, друг. Так что ты там… говорил о цирке?
Доходяга отвернулся, задрал нос. «Во глубине сибирских руд храните гордое молчанье», вспомнил Артем. Пушкин, кажется. Или Лермонтов.
Он с усилием разлепил губы:
– Я же сказал: извини. Извини, друг. Я очень… на самом деле. Просто… я не могу. Нельзя мне.
Доходяга мгновенно повернулся:
– Нельзя?
– Обет такой.
– Обе-ед? – протянул Доходяга мечтательно. – Обед – это хорошо.
– Да не, ты не понял. Обещание. Клятва.
Лицо Доходяги осветилось пониманием. Затем он усмехнулся. Глаза у него стали нехорошие, мутные. Артем поежился. Он до сих пор не привык к резким переменам, что случались с людьми при упоминании слов «клятва, обет». Как и «честь, совесть, долг». Видимо, это были какие-то неправильные, несъедобные слова.
– Я бы на твоем месте махнул такой «обет» на нормальный обед, – заговорил Доходяга с какой-то холодной жестокой мстительностью. Словно то, что у Артема было что-то выше желания пожрать, задевало его, Доходягу, лично. Словно это «нечто» делало его меньше, унижало.
– Клятва, значит? И что за клятва? Сдохнуть из гордости?!
Артем вздохнул. «Как с вами сложно, странные люди».
– Ты не понимаешь. Это… другое.
Доходяга отвернулся, словно Артема больше здесь не было. Тот вздохнул. Бесполезно. А ведь Доходяга еще из лучших. Вон, грибом хотел поделиться…
Артем покачал головой, выбросил Доходягу из головы. Прежде чем идти в цирк, стоило сделать еще одно дело.
Тренировка. Обязательная, как движение небесных тел. За все голодные дни и недели, с момента, как он покинул родную Венецию, Артем ни разу не пропустил тренировку.
Он кивнул Доходяге и отправился к палатке. Главное, чтобы мячики были на месте, когда он пойдет в цирк. Старые, засаленные, с надписью tennis. Два желтых и один зеленый.
Иногда приходится придумывать повод собой гордиться. Он бы и гордился… если бы смог наконец собраться с мыслями и думать не только о еде.
«Ты бы гордился мной, папа?» – спросил он в тоннельную пустоту.
Ответа не было.
Как всегда.
Артем залез обратно в палатку. Лег на тонкий матрас, отдающий вонью немытого тела и застарелой мочой. Холод бетона сквозь тонкую прослойку синтепона пронизывал тело.
Артем нащупал пальцами прореху в матрасе, засунул руку. Где же?
В первый момент его пронзило холодом, что драгоценную заначку могли украсть. Тот же Доходяга. Как украли все его вещи в первый же день на чужой станции. Это было всего полтора месяца назад, а казалось, прошла вечность… Испуг был таким сильным, что сердце замерло. На пару мгновений. А потом застучало резко и быстро, по нарастающей.
Все пропало, подумал Артем. Столько ждать, искать… чтобы так бездарно, в последний момент…
И вдруг его пальцы наткнулись на холодный цилиндрик патрона. Артем выдохнул. Есть! Один-единственный. Девять миллиметров, от «макарова». Артем сжал его пальцами – до боли. Облегчение было таким сильным, что парень почувствовал себя полностью вымотанным.
Один патрон. Сколько это еды?
Намного больше, чем у него было в последнюю неделю. Он сейчас превратился в тень прежнего Артема.