Метро 2035. Царица ночи
Шрифт:
Последний рывок… Те, кому удалось спастись, вбежали в помещение вестибюля станции. Двери захлопнулись за ними, перерубая корни деревьев.
Стук в дверь вернул Хранителя в реальность. С минуту он приходил в себя, прогоняя из мыслей остатки ночного кошмара, пока в дверь не постучали еще раз. Уже настойчивее.
– Виктор Михайлович?
Голос был тихий, тон угодливо-подобострастный, казалось, говоривший боялся побеспокоить или, господи упаси, разгневать того, кто находился сейчас в бывшей подсобке, переоборудованной под жилье. Макс… Посыльный от начальства. Виктор вестового недолюбливал, его манеры раздражали, но сейчас этот пидаренок появился очень кстати.
– Сейчас…
Скрипнул диван, щелкнул выключатель… Виктор зажмурился –
Хранитель накинул куртку, внимательно осмотрел себя в зеркало (редкая вещь, тем более, что не какой-то там осколок, а даже не треснутое целое зеркало в изящной раме) и остался доволен. Пусть афганка и не новая, видавшая виды, но настоящая, и сидит на нем как влитая, и это несмотря на пару-тройку лишних килограммов и небольшой «пивной» животик. Глаза с прищуром. Темно-синие, они замечательно подходят к его темным волосам и бледному лицу. Он пригладил волосы расческой и улыбнулся своему отражению.
Виктор открыл дверь.
Спина парня, покорно ждавшего у порога, согнулась в поклоне. Хранитель не сомневался: в этой позе Максик стоял с того самого момента, как стукнул ему в дверь. Любит парень вылизывать чужие попы, особенно если это попы начальственные. Что ж, каждый делает карьеру, как может. Ну да и пес с ним, с этим Максом, его половая трагедия.
– Роман Ильич просил вам передать, – парень сделал шаг, намереваясь войти внутрь.
– Не нужно, я сам.
Виктор решительно взял поднос. Ого, тяжеленький. И что там у нас?
– Роман Ильич просил передать, что это Ваш завтрак, и что на сегодня он отменил Совет, можете приходить прямо на церемонию.
А вот это – сюрприз! На подносе, помимо праздничного набора, который полагался всем, стояла кастрюлька с гороховой кашей – завтрак.
Виктор снял с подноса салфетку. Настоящую, с вышивкой по краю, чисто выстиранную, подкрахмаленную и поглаженную. Ну, Роман Ильич… Пустячок, а приятно. Интересно, он изображает заботу или вот на самом деле такой радетельный? Сам Хранитель не доверял начальнику ни на йоту: слишком много между ними всего, слишком все запущено. Он сам, будь он на месте Романа Ильича, попытался бы от себя избавиться. Только, как говорила покойница бабушка, – бодливой корове бог рога не дал: руки у начальничка связаны, да еще и как крепко-то. И досточтимый Роман Ильич про это очень хорошо знает. Хотя… Может, Виктор все это придумал, и Ромаша в Хранителе души не чает? Да только ему-то, Виктору, какое до этого дело? Смотритель мешает ему – это главное.
Мысли о том, что его недооценивают, появились совсем некстати и изрядно подпортили Хранителю аппетит. Они, мысли эти, не были неожиданными или новыми, наоборот, изводили Виктора с тех самых пор, как он осознал себя именно тем, кем и являлся на самом деле – истинным хозяином станции, тем, от кого зависит благополучие, да и сама жизнь в этой богом забытой дыре. Хранителем.
Проклятый червяк! Засел внутри и гложет, гложет. И плевать ему на все уговоры – убеждения, что на славу падки лишь дурачки, что истинная власть не любит публичности, что глупо обижаться, что тебе не воздают должных почестей. У червяка своя логика: вот, смотри, эти люди обязаны тебе всем, а благодарности от них никакой. И все потому, что тогда, пятнадцать лет назад, один из вас – Роман Ильич – уже был начальником станции, а второй – это ты, господин-товарищ Лазарев, – всего лишь Витькой, Виктором или, для своих, Ботаником, Ботаном, студентом-недоучкой с подмоченной репутацией.
Как ни старался Хранитель тянуть время, смаковать каждый кусок нехитрой еды, с завтраком он все равно покончил быстро. Так же быстро исчезли с подноса и деликатесы.
Но на подносе помимо всего стоял еще и небольшой щербатый чайник! И Хранитель знал, что туда налито.
– Кофе, – он блаженно зажмурился.
На Петроградской не голодали. Да, еда была не бог весть какая, и рацион скудненький, но Ботаничка исправно снабжала их почти всем необходимым, только вот настоящий, довоенный, кофе, как и чай, были редкостью. Может, и росли они когда-то на территории Сада, но, наверное, просто не сумели приспособиться к новым условиям. По крайней мере, ничего даже отдаленно похожего на чайные кусты или кофейные деревья Виктор на территории Ботанички не встречал, поэтому обходились, как все, тем, что принесут сверху, или травками. Давно еще, лет пять назад, петроградцам повезло набрести на нетронутый продуктовый склад. Хорошо они тогда поживились, но все уже закончилось, а вот кофе – остался. Ильич, тут надо отдать ему должное, распорядился выдавать его только по большим праздникам. И сам, насколько верным было сарафанное радио, служебным положением не пользовался и в обычные дни к напитку – ни-ни.
Больше так вот не везло, кофе, в зернах или растворимый, попадался, конечно, но не такими огромными партиями. Да и качество оставляло желать лучшего.
Глава вторая
День Первого Цветения
10–11 ноября 2033 года. Станция метро Петроградская, Ботанический сад
Виктор посмотрел на часы (еще один, помимо зеркала, раритет, привет из прошлого мира). До начала церемонии два часа. Может, заскочить в лабораторию? Поколдовать немного? Или хоть почитать ту книгу, что вчера принес ему Кот? Не болтаться же, на самом деле, эти два часа по платформе? И у себя в четырех стенах сидеть тоже не хотелось.
Вообще-то Хранитель любил гулять по станции, но только ночью, когда можно было насладиться тишиной. Тут никогда не было архитектурных излишеств – белые стены, белый же потолок, черные двери, отделяющие платформу от путей. Торжественно и очень интеллигентно. Пусть сейчас Петроградская выглядела совсем не так, как в лучшие свои годы: и стены, и потолок потемнели, вернуть им прежнюю белизну не смогла бы даже самая тщательная уборка; разномастные, штопаные-перештопаные палатки, «домики» из досок в один-два этажа, веревки с выстиранным бельем – ничего из этого не прибавляло ей красоты, но это был его дом, и, если присмотреться, в этом кажущемся хаосе был свой четкий порядок. В каком-то смысле им повезло: в момент катастрофы на станции навечно остановились оба поезда, и двери к путям оказались открыты. Начальство сразу решило, что отдавать вагоны под жилье будет слишком жирно, поэтому их приспособили под хозяйственные нужды, школу и медпункт. Да и к лучшему: Хранитель вот вообще не представлял, как можно жить в вагонах, если двери в них никогда не закрывались.
Петроградская, обычно полутемная и полупустая, на редких гостей производила впечатление неухоженной и малообитаемой. Это до Катастрофы станция была фактически в центре города, а сейчас она оказалась на периферии Большого метро, до которого теперь было как пешком до Парижа (или раком до Пекина, кому как больше нравится) в прежние времена, если учитывать все прелести подобного путешествия верхом. Да и под землей было не легче: путь преграждала затопленная Горьковская. А дальше по ветке на север и вообще было невесть что. Недостроенный туннель от Выборгской через Сапсониевскую и Ботаническую был чистым и безопасным, но пользовали его мало: кому надо переться сюда, на край географии? Разве что челнокам, но и то своим, проверенным, которые знают, что тут можно взять, что продать. Среди остальных станция слыла мало что бедной, а еще и с обитателями, которые немного «ку-ку». Ну, не совсем обычные. Конечно, веганцы тоже были не совсем обычными, вроде, по слухам, и вовсе не люди. А вот эти как бы и не отличались ничем, но уж больно тихие, а в тихом омуте, все знают, черти водятся.
Обитателям Петроградской такая слава была на руку. мало кому из посторонних было известно, что и бедность, и темнота, и неухоженность – лишь ширма, мимикрия, защитная реакция. Вместе с товарами челноки приносили и новости о Большом метро. Событий было много, но до жути однообразных, умещающихся в одно слово: война. За ресурсы, за пространство. За право жить. Нет уж… Пусть все будут уверены – взять с них нечего, а сама станция, как территория, пригодная для жизни, не стоит и капельки тех усилий, что надо потратить на ее завоевание. Слава Царице!