Метро: Башня. Метро. Эпидемия. Трилогия
Шрифт:
Оставался всего один выход — не спать.
«Не спать, не спать, не спать», — твердил он себе, сидя в кресле перед телевизором. Он держал в руке пульт и просыпался оттого, что пульт падал с глухим стуком на ковер. Несколько минут на грани между бодрствованием и сном — то, что называется красивым словом «дрема», — освежали его, но ненадолго. Организм требовал сна, хотя Бекетов понимал: это желание было самоубийственным.
«Оказывается, как мало нужно человеку для того, чтобы захотеть… » Он осекался, гнал от себя прочь эту вздорную и опасную мысль, но кто-то, засевший в голове, договаривал: «умереть».
Последние четыре дня он
Сегодня он не выдержал и уснул днем. Повалился на ковер, и веки тут же отяжелели, тело застыло, и засыпающий разум привычно почувствовал надвигающийся кошмар. Он отключился.
А когда проснулся — сегодня это оказалось особенно трудно, — то обнаружил, что обмочился во сне: впервые за последние сорок четыре года.
И тогда Бекетов тихо заскулил.
Сон не принес ни отдыха, ни свежести, он просто напомнил о себе: «Э-эй! Я здесь, дорогой! Я здесь… »
Бекетов с трудом сел на полу и обхватил тупо ноющую голову руками. Голова напоминала мусорное ведро: обрывки мыслей были перемешаны как попало, без всякого порядка, он запускал в них руку по локоть и не мог найти ничего хорошего, ничего цельного.
И тогда он подумал, что хочет только одного. Тихо умереть. Но…
Он понял, что есть еще один, быть может, самый большой страх. Теперь он боялся смерти, потому что она ему виделась не избавлением, а бесконечным повторением ночного кошмара.
Он сидел на ковре, в футболке и легких домашних брюках с позорным мокрым пятном, расплывшимся между ног, и плакал. Выхода не было. Он даже не мог подняться. Он хотел, чтобы все это закончилось, и боялся, что это не закончится никогда.
На мгновение в выжатом, как половая тряпка, мозгу промелькнула мысль: «А что, если я уже умер?»
Бекетов встал на четвереньки и поджал ноги. С трудом поднялся и, качаясь, поплелся к окну.
— Мысль неплохая… — хрипло сказал он. Слова давались с трудом, каждое заставляло сердце учащенно биться, оно трепыхалось где-то в желудке, с каждым ударом все ближе и ближе подступая к глотке. В какой-то момент ему показалось, что оно сейчас выпрыгнет на ковер. — Мысль неплохая, но… Почему мне так хочется спать? Почему мне по-прежнему хочется только одного — спать? Запретное желание…
Он медленно пошел вдоль стены, придерживаясь за нее рукой.
Пятьдесят четыре года… Да, по паспорту выходило, что ему пятьдесят четыре, но сейчас он ощущал себя на семьдесят четыре, восемьдесят четыре, девяносто четыре… Впечатление было такое, что он уже отмерил свой век, а четырехлетний довесок жил в долг, по странному недосмотру судьбы.
Босые ноги наткнулись на полупустую пачку сигарет. Он присел на корточки — мысль о том, чтобы нагнуться, показалась ему маленьким шедевром черного юмора — достал сигарету и сунул ее в рот. Затем, тяжело отдуваясь, поднялся и пошел дальше; пачка осталась лежать на ковре. Он так и не понял, что это были за сигареты — красно-белая пачка, то ли «Мальборо», то ли «Винстон», то ли «ЛМ» или что-то еще… Не имело значения. В последние дни… Нет, скорее, недели… Он покупал различные сигареты, даже не глядя на названия, потом терял их в огромной
Вместе с сигаретами терялись зажигалки; он покупал и зажигалки, и что-то из еды, и какую-то газированную воду, но что именно — вспомнить не мог. Он понимал, в чем дело: сон постепенно вторгался на территорию действительности, вытесняя все остальное. Сон надвигался и расплющивал его, как огромный каток, и Бекетов уже не видел пути к спасению.
Днем воспоминания о сне не казались ему страшными, гораздо больше пугала мысль, что рано или поздно ему придется снова уснуть.
Он похлопал себя по карманам брюк и в правом нащупал продолговатую плоскую зажигалку. Запустил руку в карман, ощущая, как мокрая ткань натягивается и противно липнет к телу. Кремень оказался сухим; Бекетов чиркнул колесиком и прикурил. Он машинально разжал руку, и зажигалка упала на ковер. Некоторое время он тупо смотрел на нее, затем отвел глаза и продолжил долгий путь в ванную комнату. Наверное, если бы он захотел описать подобную ситуацию в каком-нибудь своем романе, то заставил бы героя кричать от ужаса, колотиться головой о стену, заламывать руки, вопить… И конечно, бороться до последнего. Он подозревал, что его книжки потому и пользуются успехом у публики, что герои в них не сдаются до последнего, не теряют чувства собственного достоинства и в конце концов погибают, но очень красиво, как и положено героям.
Он называл свои книги «рыцарскими романами» — разумеется, про себя, со снисходительной усмешкой. Когда дело касалось различных интервью, он пускался в долгие пространные рассуждения и всегда очень точно находил именно те слова, которые ожидали от него услышать. Он говорил об урбанизированности и индивидуализированности современного общества, замечал, что мощный информационный натиск, который испытывает человек в начале двадцать первого века, только обособляет личность, облекает ее со всех сторон в непроницаемый кокон; он рассуждал о крахе, который претерпевает институт брака в христианской цивилизации…
Слова давались легко. Слова всегда давались ему легче, чем поступки. Добавьте к этому изрядную долю фантазии, а в основание положите непомерно раздутый эгоизм — вот вам рецепт, как человек становится писателем. Он никогда не обольщался на свой счет и всегда был уверен, что главное — то самое основание. Странная, почти мистическая убежденность в том, что он — один на всем белом свете, а явления природы, какие-то события, люди не более чем обстоятельства его жизни, изредка — приятные, чаще — досадные, но почти всегда — мелкие и не заслуживающие внимания. Последние годы он только этим и занимался: возводил высокую прочную стену, отгораживаясь от внешнего мира, а когда заметил, что укладывал кирпичи по кругу и в конце концов оказался внутри замкнутого пространства, было слишком поздно. Да, собственно, он и не жалел об этом — до начала июля. А теперь… Этот сон…
Сон все время был рядом, по ЭТУ сторону стены, и Бекетов не видел способа вырваться из его лап. Он попал в ситуацию, в которую часто ставил своих героев: один на один со всем миром, но мир писателя Бекетова оказался очень небольшим. Правда, он знал, как открыть калитку в параллельное измерение: достаточно сесть за компьютер, и через полчаса можно выбраться на такой простор, что дух захватывало. Дух, но не тело — оно оставалось привязанным к письменному столу. И это тело хотело только одного — спать. Спать. СПАТЬ!!!