Метроланд
Шрифт:
Я ненавидел воскресные дни — со всей злостью и яростью разочарованного человека, которому постоянно приходится убеждаться, что он вовсе не так независим, как того хотелось. Я ненавидел воскресные газеты, которые пытались впихнуть тебе в сонные мозги какие-то умные мысли, вовсе тебе не нужные; я ненавидел воскресные радиопередачи, бессодержательные и скучные; я ненавидел воскресное телевидение, со всеми этими «Мозговыми трестами» [42] и серьезными фильмами про серьезных взрослых на фоне эмоциональных кризисов, ядерной войны и т. д. и т. п. Мне не нравилось сидеть дома, когда яркие солнечные лучи крадучись ползут по комнате и неожиданно бьют прямо в глаза; мне не нравилось гулять по улице, когда то же жаркое солнце размягчает
42
Передача типа ток-шоу, когда видные политические деятели и специалисты в разных областях отвечают на вопросы телезрителей.
Единственное, что вносило какое-то разнообразие в монотонные воскресные «будни», были поездки к дядюшке Артуру. Обычно мама с утра объявляла:
— После обеда мы едем в госте к дяде Артуру.
— А почему обязательно ехать? — Возражение, уже ставшее ритуальным. Я ни разу не добивался того, чтобы поездку к дядюшке отменили. Впрочем, на самом деле я на это и не рассчитывал. Мне просто казалось, что подобный пример независимости суждений будет полезен для Найджела с Мэри.
— Потому что он твой дядя.
— Он будет моим дядей и на следующие выходные. И на через следующие.
— Дело не в этом. Мы у него не были уже два месяца.
— А откуда ты знаешь, что он хочет нас видеть?
— Конечно, он хочет нас видеть. Мы у него не были целых два месяца.
— Он что, звонил и приглашал нас приехать?
— Конечно, не звонил. Ты же знаешь, он никогда не звонит.
(Слишком скромный, наверное.)
— Тогда откуда ты знаешь, что он хочет нас видеть?
— Потому что он всегда хочет нас видеть, когда мы не приезжаем к нему слишком долго. И не зли меня, Кристофер.
— А вдруг он книжку читает или занимается чем-нибудь интересным?
— Ну, я бы лично отложила книжку, чтобы пообщаться с родственниками, с которыми не виделась целых два месяца.
— А я бы не отложил.
— Мы сейчас не о том говорим, Кристофер.
— А о чем мы сейчас говорим?
(Найджел уже нарочито зевал.)
— Мы говорим о том, что после обеда мы едем к дяде. Так что иди вымой руки и садись за стол.
— А можно мне взять с собой книжку?
— Ладно, возьми. Почитаешь в машине. Но когда мы приедем, оставишь ее в машине. Это невежливо — приходить в гости с книжкой.
— А ходить в гости, когда тебе не хочется идти ни в какие гости, — это вежливо?
— Кристофер, иди мыть руки.
— Можно мне взять книжку в ванную?
И так далее, и тому подобное. Подобные разговоры могли продолжаться до бесконечности. И что самое интересное, матушка оставалась непробиваемо невозмутимой. Свое сдержанное неодобрение она выражала лишь тем, что называла меня по имени. Она знала, что я поеду. И я тоже знал, что поеду.
После обеда мама помыла посуду, и мы загрузились в наш неуклюжий черный «моррис-оксфорд» с мягкими, как подушки, сиденьями. Всю дорогу Мэри двусмысленно таращилась в окно, высунув голову наружу, так что ветер трепал ее длинные волосы. Найджел уткнулся в свой журнал. Я обычно насвистывал разные песенки и мелодии, всегда начиная с песни Ги Беара, которую часто передавали по радио и которая начиналась со слов: «Cerceuil `a roulettes, tombeau `a moteur». [43] Я это делал частично для поддержания мрачного настроения и частично — в знак протеста против того, что родители не разрешали включать радио. В нашем «моррисе-оксфорде» была «Моторола», встроенный радиоприемник, и, на мой взгляд,
43
«Гроб на колесиках, могилка с моторчиком» (фр.).
Минут двадцать аккуратной и безопасной езды, и мы подъехали к бунгало дяди Артура в окрестностях Чешэма. Дядя Артур — забавный старый хрыч. Хитрый, пронырливый и язвительный и еще — врун, каких поискать. Я всегда просто балдел от того, как он врет. Он врал не для выгоды и даже не для эффекта, своим враньем он не преследовал никаких целей — он врал исключительно потому, что его это забавляло. Однажды мы с Тони провели исследование вранья — наверное, первое в истории научное исследование вранья — и после тщательного изучения всех знакомых составили график на листе миллиметровки, «кривую вранья». С виду все это напоминало пересечение пары сисек в горизонтальной плоскости, с кульминациями-сосками на отметках, соответствующих шестнадцати и шестидесяти годам. Судя по этому графику, мы с дядей Артуром как раз совпадали по возрастным пикам вранья.
— Всем привет, — крикнул он, когда мы вырулили на подъездную дорожку. Он был весь седой, сильно горбился — хотя мог держаться прямее, просто он горбился потому, что согбенные старики вызывают больше сочувствия, — и одевался вызывающе неряшливо исключительно для того, чтобы все его жалели, несчастного холостяка, за которым некому присмотреть. Я так думаю, что он не женился, потому что не нашел подходящую богатую дуру, которая бы содержала его и при этом не замечала его недостатков. — Нормально доехали, я надеюсь?
— Очень даже неплохо, Артур, — отозвался отец, опуская стекло со своей стороны. — Слегка задержались в пробке у Четырех Дорог, но там всегда пробка по воскресеньям, так что это нормально.
— Ага, эти чертовы недоучки, которые выезжают кататься только по выходным. Житья от них нет, идиотов. Упс, извините за выражение. — Он сделал вид, что только теперь заметил, как я выхожу из машины. — Как поживаешь, малыш? Я смотрю, у тебя с собой книжка. — Это было карманное издание «Лексикона прописных истин» Флобера.
— Да, дядя. Я знал, что ты будешь не против.
(Я выразительно покосился на матушку.)
— Конечно, не против. Но сперва мне потребуется твоя помощь.
Упс.
Дядя Артур с кряхтеньем выпрямился, схватившись за поясницу и всем своим видом давая понять, как он стар и немощен, и принялся растирать толстые швы на своей вязаной кофте, как будто это были мышцы, сведенные судорогой.
— У меня там в саду один пень, мерзопакостный просто пень, я с ним умаялся. Сходи сам посмотри. А вы все пока проходите в дом.
(Найджел был освобожден от подобных поручений из-за каких-то невразумительных болей в груди; Мэри — на том основании, что она девчонка; родители — потому, что они родители.)
И все же я восхищался этим старым пронырой. Если у него и вправду болела спина, то исключительно потому, что подушка на кресле неудобно завернулась под поясницей. Он никогда в жизни не стал бы возиться в саду и выкорчевывать какие-то пни в воскресенье после обеда. Полчаса в кресле с воскресной газетой — вот и все физические упражнения, на которые он мог бы себя подвигнуть. Просто дядя мне мстил — это была замысловатая, изощренная и долгосрочная месть, которая растянулась на несколько лет. Однажды, когда я был еще совсем маленьким и наивным, мы приехали к дяде Артуру, и он встретил нас страшной сказкой о том, как он напахался в саду. Пока он долго и нудно рассказывал папе про сорта капусты, я пошел на веранду и потрогал его кресло. Теплое, как гусиное дерьмо. Как я и предполагал. Когда на веранду поднялись все остальные, я заметил как бы между прочим: