Мейси Доббс. Одного поля ягоды
Шрифт:
Роуэн позвонила в гостиную. Войдя в дом, она отослала Картера, дворецкого, но теперь ей страстно захотелось согреться изнутри.
Чем я могу быть полезна? Что я могу сделать? Что будет разумно? Что скажет Джулиан? Ну, думать об этом ей не приходилось. Если Морис бросал ей вызов, то Джулиан был твердой опорой.
— Да, ваша светлость?
— Картер, мне хочется горячего супа — какого-нибудь простого, без выдумок. И, пожалуйста, шерри.
— Сейчас, мэм. Кухарка приготовила очень вкусный овощной суп, как только пришла доставка.
— Отлично, Картер. Отлично.
Картер
— Да, Картер, и вот что еще. Пока не забыла. Я хочу поговорить с тобой об ужине на будущей неделе и о наших гостях, деловых партнерах лорда Джулиана. Утром после завтрака приходи ко мне в кабинет вместе с кухаркой. В десять часов.
— Хорошо, ваша светлость.
Леди Роуэн, доев горячий суп, который ей принесли на подносе в гостиную, откинулась на спинку кресла и стала думать о том, что видела в тот день, и о разговоре с Морисом. «Все очень просто, — думала она. — Мне достаточно лишь щелкнуть пальцами, и кто-нибудь прибежит. Равенство. Морис прав: я могу сделать больше».
Той ночью весной 1910 года, когда леди Роуэн готовилась ко сну в своем великолепном доме в Белгравии, тринадцатилетняя девочка в маленькой задней комнате одноквартирного дома, стоящего в сплошном ряду других, устала плакать и уснула. Она расплела косу, завязанную лиловой лентой, и черные волосы разметались по подушке. Синие глаза, так легко выражавшие радость, были окаймлены темными кругами и покраснели от слез. Она плакала о своей утрате и об отце, жуткие, глубокие всхлипы которого доносились из кухни внизу.
Мейси сдерживала слезы несколько дней, считая, что если отец, не видя и не слыша, как она плачет, не будет о ней беспокоиться, то и его бремя будет легче. И каждый день он с разрывающимся сердцем поднимался чуть свет, запрягал лошадь в телегу и ехал на рынок Ковент-Гарден.
Сначала после смерти матери Мейси перед сном три раза щипала себя за правую руку, будучи уверенной, что благодаря этому проснется в три часа: нужно было приготовить отцу чай и толстый ломоть хлеба с топленым говяжьим жиром, чтобы он поел перед отъездом на рынок.
— Дочка, не надо делать этого. Мейси, я могу сам о себе позаботиться. Возвращайся в постель. И непременно запрись после моего ухода.
— Ничего, папа. У нас будет все хорошо, вот увидишь.
Но Фрэнки Доббс был в замешательстве. Вдовец с тринадцатилетней дочерью. «Для девочки нужно найти что-нибудь получше, чем участь маленькой хозяйки дома», — думал Фрэнки.
Им хотелось очень многого для Мейси, их позднего ребенка, молитвы о котором в конце концов были услышаны. Девочка была умной, они поняли это почти сразу. Еще будучи грудной, Мейси могла сосредоточить внимание на человеке и следить за ним взглядом. «Эта девочка видит тебя насквозь», — говорили они.
Доббсы откладывали деньги, чтобы Мейси могла учиться в школе и, возможно, даже потом преподавать. Они очень гордились своей девочкой. Деньги давным-давно разошлись на оплату врачей, лекарств и отдых у моря в надежде, что свежий соленый воздух сотворит чудо, но ничего не помогло. Фрэнки остался один с девочкой, и его мучил страх.
Фрэнки казалось, что даже Персефона, его старая кобыла, утратила живость шага. Он всегда старался, чтобы лошадь и телега привлекательно выглядели, — это было важно для дела. Пусть он уличный торговец, оправданий для неряшливости не существует. В брюках, которые отглаживались под матрасом каждую ночь, в чистой белой рубашке без воротничка, со свежим, ярким шейным платком, в лучшем шерстяном жилете, в лихо заломленной набок кепке Фрэнки сам всегда выглядел привлекательно. «Если я зарабатываю на хлеб руками, это не значит, что не могу слегка принарядиться», — не раз слышали от него.
Сидя на кучерском месте, Фрэнки немало гордился лоснящейся лошадью, блестящей кожей и медью сбруи. Персефона, уэльский коб, гордо рысила по улице, высоко поднимая копыта, словно понимала, как хорошо выглядит. Однако после смерти матери Мейси Персефона остро ощущала душевную озабоченность Фрэнки, трусила понуро, словно семейное горе добавило к ее грузу несколько центнеров. [3]
На кухне дома в Белгравии Картер и кухарка леди Роуэн, миссис Кроуфорд, были поглощены обсуждением планов на ужин.
3
Английский центнер — 50,8 кг.
— Миссис Кроуфорд, в какое время мистер Доббс будет здесь? Вам нужно приготовить полный список свежих овощей для миссис Роуэн и меню на неделю.
Кухарка возмущенно закатила глаза. Не хватало только, чтобы ей объясняли, как делать свою работу.
— Мистер Картер, предложения относительно меню составлены. Я попросила мистера Доббса заглянуть сегодня снова, дать мне список лучшего, что на этой неделе есть на рынке. Он изо всех сил старается угодить нам, бедняга.
— Да, верно, миссис Кроуфорд. У мистера Доббса определенно хлопот полон рот. Совершенно согласен.
У заднего входа остановилась телега. Они услышали, как Фрэнки Доббс вешает Персефоне торбу с овсом, говорит, что скоро вернется, потом спускается по лестнице, ведущей к задней двери кухни.
— Вот и он.
Кухарка, вытерев тряпкой руки, пошла открывать дверь.
— Мистер Доббс, — сказала она и посторонилась, пропуская его в большое теплое помещение. Когда он снял кепку, миссис Кроуфорд бросила взгляд на Картера, нахмурилась и покачала головой. Фрэнки Доббс был бледным и осунувшимся.
— Доброе утро, мистер Доббс. Как поживаете?
— У меня все хорошо, мистер Картер. А у вас?
Ответ был неубедительным, кухарка и Картер снова переглянулись. Это был не тот веселый, сильный Фрэнки Доббс, с которым они привыкли иметь дело.
— Я привез список лучших овощей и фруктов на этой неделе. Если получу сегодня заказ, привезу все завтра утром. Брокколи и брюссельская капуста выглядят замечательно, и, само собой, на рынке есть отличная белокочанная. Я знаю, что ее светлость любит капусту.