Меж двух огней

Bizzarria

— Где мы?

— В безопасности.

— Гейл …

— Просто доверься старому другу.

И мне ничего не остается, кроме как поверить ему. А затем — после вспышки гнева и всплеска энергии — на меня вдруг наваливается страшная усталость — будто я провела несколько дней без сна, сражаясь на Арене.

Гейл встает, наклоняется надо мной и осторожно касается теплыми губами моего лба. И снова этот по-отечески заботливый жест. В парне явно что-то изменилось с того момента, когда мы попрощались перед моей поездкой в Капитолий.

— Тебе нужно отдохнуть. Я позову медсестру.

— Не уходи.

— Я вернусь, как только ты почувствуешь

себя лучше. Так надо.

На мгновение сжав мою руку, он посылает мне ободряющую улыбку и уходит.

Следующие несколько дней — о том, что это и правда дни, а не недели, месяцы или годы, я узнаю некоторое время спустя благодаря тому же Гейлу — сливаются в сплошную черную полосу из кошмарных снов и не менее ужасного пробуждения. Меня безостановочно накачивают болеутоляющим, успокоительным и снотворным, чтобы сон снял боль и усмирил мое воспаленное воображение. И снова я допускаю ошибку: поверив, что лекарства — это и правда то, в чем я сейчас нуждаюсь, и желая хотя бы в мыслях сбежать из этого странного места и оставить, забыть, стереть из памяти разговор с другом, я терпеливо и покорно выдерживаю все совершаемые надо мной манипуляции, сильно напоминающие эксперименты над подопытной мышью. Так надо.

На несколько мгновений ко мне возвращается сознание. Так надо? Кому?

Я чудесным образом засыпаю, когда меня посещают подобные мысли.

========== Глава 3. Потерянная ==========

Волнение.

— Беги! Китнисс, беги! Беги!!!

Меня будит истошный крик, доносящийся откуда-то из глубин погруженной во мрак комнаты. Я приподнимаюсь на постели, насколько позволяют грубые кожаные ремни на моих запястьях и лодыжках, и всматриваюсь в темноту вокруг. Никого. Ни людей, ни призраков. Проходит не меньше минуты, прежде чем я понимаю, что тот крик существует лишь в моей голове. Еще одна галлюцинация, еще один ночной кошмар. Говорят, в снах, которые мы видим, отражаются наши страхи — прошлые, настоящие и даже будущие. Сколько же их у меня? Взрыв в шахте, унесший жизнь отца, страх в карих глаза сестры, чье имя прозвучало со сцены на церемонии Жатвы, моя собственная смерть от рук профи, гибель Пита на Квартальной Бойне, уничтоженный Дистрикт 12 — я уже давно сбилась со счета и потерялась в бесконечной череде видений. Бежать? Куда?

Мне продолжают вводить одно лекарство за другим. Я различаю их по эффекту, которое они оказывают на мое ослабевшее тело и переставший подчиняться разум. Успокоительное вызывает апатию, замедленную реакцию, быструю утомляемость. Морфлинг — необыкновенно красочные и оттого еще более пугающие сновидения. Снотворное — сонливость, нарушения памяти и проблемы с дыханием. Иногда по ночам я просыпаюсь и судорожно, глоток за глотком, вдыхаю затхлый воздух комнаты, насквозь пропитанной запахом лекарств. Но меня не покидает странное ощущение: чем глубже я дышу, тем меньше кислорода поступает в легкие, в кровь, в мозг. И я задыхаюсь.

«Это успокоит тебя, снимет боль и подарит чудесные сны», — каждый раз твердит медсестра, когда ставит капельницу или делает укол. В этот момент я чувствую, как по моим венам вместо крови струится смертельно опасный яд. Он лечит тело, но разрушает разум и забирает остатки сознания. Единственное, что изменилось за прошедшее время, — мне больше не больно. Ожоги постепенно заживают, оставляя после себя лишь уродливые шрамы. Даже душевные раны, и те затягиваются, покрываясь толстой коркой забвения, в которое меня погружают успокоительные. Я не чувствую боли. Я не чувствую страха. Я вообще ничего не чувствую.

Каждый день ко мне заходит врач — психолог. Или психотерапевт? А может, психиатр? Это не так важно. Он садится на стул, напротив моей кровати, и часами

ведет со мной беседы о том, как много мне пришлось пережить и сколько сил потребуется, чтобы вернуться к нормальной жизни. Для меня его слова лишены всякого смысла. Я отворачиваюсь к противоположной стене. Я делаю так нарочно, ведь стоит мне прислушаться к его словам, и в груди моментально закипит гнев. Что вы знаете? Какое имеете право даже просто говорить обо всем случившемся?! Это вы бредите, а не я. Я не хочу возвращаться.

Изо всех сил стараясь не выдать охватившее меня волнение, я окидываю комнату блуждающим взглядом, ненадолго задерживаясь на металлическом изножье кровати, на колченогом деревянном стуле, на массивной двери. И наконец останавливаюсь на капельнице, наблюдая за струйкой лекарства, медленно текущей по тонкой прозрачной трубке с острой иглой на конце, которая воткнута в мою руку. Раствора в пробирке остается все меньше. Точно так же, как лекарство вытекает из стеклянного сосуда, из меня по каплям уходит жизнь.

Я словно уплываю из реальности. Сон и явь сливаются воедино. Я оставляю всех — погибших и выживших, друзей и врагов, своих и чужих — и остаюсь в одиночестве. Но навязчивые образы продолжают преследовать меня, и я не знаю, какие из них реальны. Оставьте меня. Оставьте в покое.

Однажды ночью действие снотворного прекращается раньше времени и, стоит мне проснуться, как из лап кошмара я попадаю в объятия липкого страха. «Беги!» И я бегу — от людей, от мира и от самой себя. Бегу, спотыкаюсь, хватаюсь за стену, восстанавливаю равновесие, перевожу дыхание, продолжаю бежать. Оступаюсь, падаю на колени, ползу ко холодному каменному полу, стирая руки в кровь. Темный коридор, шершавые на ощупь стены, одинокая лампа вдали. Прямо, налево, направо и снова прямо. Поворот, тупик.

Странная темная комната с гостеприимно приоткрытой дверью. Забившись в угол, я крепко зажмуриваюсь и закрываю лицо руками. Я потерялась. Меня не найдут. Ведь никто не знает, где искать. Даже я сама.

========== Глава 4. Обязанная ==========

Растерянность. Как отличить истину от лжи и добро от зла? Не знаю, забыла. В моем замутненном сознании черное смешивается с белым, а получившиеся в результате оттенки серого ничуть не проясняют картину. Но однажды утром, после долгих и мучительных попыток понять, что к чему, у меня наконец получается.

Все начинается с жемчужины. Да-да, именно с нее, с этого маленького гладкого черного камешка идеально круглой формы, лежащего на моей прикроватной тумбочке.

Я просыпаюсь от привычного покалывания в руке и сквозь опущенные ресницы наблюдаю, как медсестра втыкает мне в вену тонкую иглу. Но вид шприца и плещущегося за его прозрачными пластиковыми стенками лекарства наскучивает слишком быстро: уж очень много раз я это видела. Я знаю, что будет происходить дальше с точностью до тысячной доли секунды. Знаю, что на месте укола выступит капля алой крови, которую медсестра быстро смахнет кусочком мягкой ваты и заклеит белым пластырем. Знаю, через сколько минут и как именно подействует лекарство. Знаю, как будет больно отрывать этот липкий бумажный клочок от кожи и что на его месте еще долго будет оставаться красное пятно. Знаю, когда снова придет кто-нибудь из медперсонала с новым шприцем в руке. Им тоже все это известно. Но у меня есть кое-что, о чем они даже не подозревают. Мой истощённый организм настолько привык ко всем этим лекарствам, что той дозы, которую мне раз за разом назначают, уже недостаточно. Она просто не действует. Я притворяюсь, что спокойна под воздействием успокоительного. Я притворяюсь, что сплю после пары таблеток снотворного. Я притворяюсь, что меня здесь нет, что от меня осталось лишь тело, а душа навсегда покинула его. На самом деле мой разум медленно просыпается, освобождаясь от паутины забвения.