Меж двух огней
Шрифт:
Вдруг Хеймитч умрет? Напоминаю себе, что меня это не волнует, но голос отчего-то звучит неуверенно и быстро теряет силу. Мне должно быть все равно — я же сама готова была растерзать его за то, на что он обрек Пита. Он? По телу украдкой пробегает стайка мурашек.
Мы с Хеймитчем стоим посреди каменных развалин.
— Пока ты была в госпитале, сюда с проверкой приезжала группа из Тринадцатого. Плутарх предлагал лететь и мне, но я отказался. Я бы не выдержал этого зрелища в одиночку. Ну, или без бутылки.
Чуть подумав, он добавляет:
— Знаешь, ты
Мужчина роняет последнюю фразу небрежно, будто что-то повседневное и незначительное, но я понимаю: это одно из самых искренних его признаний. Понимаю, что он действительно так думает. Я холодею от страха при мысли, что могу потерять своего ментора.
Как я могла попросить его отправиться на Арену и погибнуть вместо Пита? Ведь он… Ведь это же так… Так нельзя — выбирать между жизнями двух дорогих людей.
Как это — быть выбранным на жизнь? А на смерть?
Как мы можем так жить? Как вообще можно так жить?
Мы с Хеймитчем стоим рука об руку посреди каменных развалин. Долго, очень долго. Под ногами трещат чужие кости. Северный ветер вздымает в ясное небо серые облака праха. Все, что осталось от Дистрикта-12. Меня снова поставили перед выбором: я или они.
Нет, это не жизнь. Я больше не хочу выбирать.
Ответ на все мои вопросы приходит неожиданно и застает меня врасплох голосом Финника. «Помни, кто твой настоящий враг.»
Быстрым движением поднимаю руку, нащупываю свисающий с шеи тонкий провод с наушником на конце и вставляю его в правое ухо.
— Гейл? Я готова. Можем начинать.
Тишину мертвого Дистрикта прорезает голос Крессиды. По ее команде операторы занимают свои места и направляют на нас камеры. На каждой мигает красный огонек — «идет запись».
========== Глава 9. Живая ==========
Безысходность. Неотрывно глядя прямо в камеру, я во всеуслышание заявляю, что жива, и говорю обо всем, что старательно замалчивалось Капитолием последние семьдесят пять лет. О победителях, которые на самом деле проиграли и потеряли все, в том числе и самих себя, и об обыкновенной девочке из самого бедного района Дистрикта-12, которая еще надеется найти путь назад и все вернуть. Я предлагаю тем, кто готов меня слушать, присоединиться к моим поискам.
У меня на плече висят лук и колчан со стрелами, но одета я совсем не в костюм Сойки-Пересмешницы и даже не в военную форму Тринадцатого. Это была идея Крессиды — показать мирным жителям Панема, что я одна из них. А потому на мне широкие отцовские штаны со множеством накладных карманов, слегка растянутая майка и старая охотничья куртка. На лице нет макияжа, а вымытые с утра волосы заплетены в косу чуткими руками мамы.
День выдался на удивление солнечный и теплый для конца сентября. Я снимаю куртку и почти мгновенно жалею об этом: кожа болезненно зудит от осевшего на нее пепла мертвых. Хруст костей, ломающихся под нашими тяжелыми шагами, оглушает. Нос раздражают запахи горелой плоти и крови, а к горлу подступает тошнота
Дом в опустевшей Деревне Победителей встречает меня прохладным молчанием и сладковатым ароматом цветов. Я слепо иду на запах, вздрагивая от каждого шороха. Одинокая роза терпеливо ждет своего часа в вазе с засохшими полевыми цветами. Замираю посреди комнаты и завороженно смотрю на нее. Она красивая, живая и смертельно опасная. Тонкие белоснежные лепестки сверкают в лучах полуденного солнца словно россыпь драгоценных камней и кажутся невинно-прозрачными. Но меня не обмануть: этой розе есть что скрывать, как и том, кто оставил ее здесь. «О, моя дорогая мисс Эвердин», — раздается у меня в голове, — «давайте не будем лгать друг другу. Вам не сбежать от меня, и вы это знаете.»
— Китнисс?
Хеймитч незаметно подходит сзади и трогает меня за плечо.
— Нам пора.
Не спуская глаз с розы, прошу задержаться еще на минуту. Ментор пытается проследить за моим взглядом и остается в замешательстве, увидев, что обрывается он на ничего не значащей детали интерьера.
— Это подарок Сноу.
— Ну и что старик хотел этим сказать? — чуть раздраженно интересуется мужчина.
Он любит загадывать свои загадки, но терпеть на может разгадывать чужие.
— То, что нам не спастись, — спокойно поясняю я.
Хеймитч испускает душераздирающий вздох.
— Только не начинай, ладно?
Он думает, что еще минута, и я снова сойду с ума. Сбегу и спрячусь в лесу, наплевав на революцию и бросив всех на произвол судьбы. Или схвачу вазу, со всей силы швырну ее о пол, растопчу ногами розу, а затем упаду на колени и расплачусь, как маленькая, над блестящими осколками.
Ничего этого не будет, клянусь. Мне ведь уже не сбежать, правда? И Хеймитч не знает того, что знаю я. Так просто розу не уничтожить. Ее не сломать, не растоптать, не утопить, не сжечь. Нет, единственный способ навсегда избавиться от нее — это украсить ею лацкан пиджака Сноу и выстрелить ему в самое сердце. Я оборачиваю пальцы рукавом куртки, осторожно достаю цветок из вазы и забираю с собой.
На кухне беру хозяйственную сумку, с которой мама когда-то ходила на рынок, и, потянув на себя стеклянную дверцу шкафа, складываю в нее кое-какие вещи. Пожелтевшую фотографию отца в старой рамке, мамины травяные настойки, любимую ленточку для волос Прим. Кусочки нашей прошлой жизни. Я тоскую по ней, хоть и никогда не признаюсь в этом вслух. Уверена, мать и сестра тоже скучают.
Медленно оборачиваюсь, спиной почувствовав на себе чей-то взгляд. Гейл стоит у кухонного стола и рассеянно поглаживает шершавую деревянную поверхность пальцами. Иногда он появляется так бесшумно, что мне становится не по себе.
— Ты ведь должен был оставаться в планолете… Тебе ни к чему видеть все это, ни к чему возвращаться в тот день, разве нет?
Парень не слышит меня. Или делает вид, что не слышит.
— Здесь ты меня поцеловала.
Я надеялась, что он забыл. Выходит, нет.
— Не думала, что ты помнишь. Тебе ведь вкололи огромную дозу морфлинга.
Ноги сами несут меня к столу. Гейл огибает его, приближается ко мне и, глядя на меня сверху вниз, качает головой и снисходительно усмехается: