Меж молотом и наковальней
Шрифт:
Господинчик ужиком скользнул вперед и заботливо открыл перед детиной низенькую дверцу. Чтобы пройти через нее, детина нагнулся, чуть было не упустив свою ношу, то бишь меня, и я зашипела:
— Потише! Не мешок с картошкой тянешь!
Ли, скользнувшая вслед за нами в дверь, окинула меня виноватым взглядом.
— Может, не надо ничего снимать? — спросила я. — Я вроде умирать не собираюсь.
Господинчик мигом оказался рядом:
— Порча вещь хитрая, — усмехнулся он. — Пока ты не можешь двигаться, ты нормальна, но стоит тебя развязать… и…
— И что?
— К
Господинчик мило улыбнулся, а я сжала зубы, чтобы не застонать. Голова-то как болит! Вновь коридор. И винтовая лестница, узкая настолько, что я то и дело билась плечом о заплесневелые стены.
Хана белой майке. Такие пятна не отмоешь. Впрочем, сейчас ли волноваться об одежде? И волноваться вообще… Сашка сказал… минуточку, а с каких это пор я Сашке верю? Тому самому, что лягушек девчонкам в сумки подбрасывал…
Но повозмущаться мне не дали. Винтовая лестница закончилась небольшой площадкой, верткий господинчик вновь открыл перед нами дверцу, и детинушка, на этот раз гораздо аккуратнее, внес меня в идеально округлую, лишенную мебели комнату, в центре которой была нарисована мелом пентаграмма. В углах магического знака горели черные свечи, а мне стало на самом деле страшно:
— Ли… а что они собираются делать?
Затравленный взгляд подруги успокоиться совсем не помог.
— Небольшой ритуал, — ответила она долгое мгновение спустя. Врет. Точно врет. — Ты прости, солнце, я понятия не имею, где ты умудрилась вляпаться в такую дрянь, но вляпалась ты знатно. Теперь без черной магии нам не обойтись.
— Э? — переспросила я. — Пожалуй, я передумала.
Но меня уже никто не слушал. По приказу радостно прыгавшего господинчика меня не очень-то осторожно положили в центре звезды. Господинчик достал откуда-то кинжал, и я затрепыхалась, охваченная дурным предчувствием. Кинжал полоснул по веревкам, на удивление быстро их разрезав, и тотчас же в голове вновь раздался знакомый голос: «Умри!»
— Пусти! — закричала я.
Но детинушка держал крепко. Я орала, кусалась, царапала в кровь его плечи, но кто-то поймал мое правое запястье, окутав его железом. Щелкнул замок. Потом еще раз на другом запястье. И еще два раза на лодыжках. И я опомниться не успела, как оказалась распятой в центре пентаграммы, а детинушка, выпрямившись, поклонился господинчику и вышел из комнаты.
— Ли! — закричала я. — Ли, скажи, чтобы они отпустили! Ли! Они меня убьют! Л-и-и-и-и!!!
Ли вздохнула и вышла, даже не посмотрев в мою сторону. Оставила меня наедине с этим… этим…
— Извращенец! Пусти! Или я… я в полицию заявлю! На тебя в суд подам!
— Очень смешно…
Господинчик усмехнулся недобро и вступил в пентаграмму, встав у меня в ногах. Запел. Пел он очень даже неплохо, с чувством, его низкий, хорошо поставленный голос будоражил душу легким страхом. Я дернулась. Раз, другой, так, что скобы до крови разодрали запястья.
— Нет! — закричала я.
Господинчик пел. Слова на незнакомом языке резали сердце ножами, по пальцам текла кровь из разбитых запястий, и казалось, что весь мир перевернулся, оставив меня утопать в черном болоте страха.
— Нет!
У стен
— Н-е-е-е-т!
Я уже не кричала, плакала. Пол подо мной нагрелся, туман подобрался к самой пентаграмме, облизав ее лучи. Но внутрь не полез, будто боялся.
— Прошу…
Господинчик пел. Слезы катились по моим щекам, пол стал не горячим, а обжигающим, в голове вновь заорал голос: «Умри! Убей!»
— Иди ко мне! — приказал господинчик.
Нет, господин. Мой господин! Нет!!! Не подамся! Ни за что!
Выгнувшись, я забилась в конвульсиях. Слизнула выступившую на губах пену, чувствуя себя так, будто из меня выдирают сердце. А колдун даже не двигался. Все так же неподвижно стоял в моих ногах и ласково шептал:
— Иди, иди, я жду…
На груди моей показалось что-то странное, похожее на темный сгусток тумана. Болеть стало меньше, а чуть позднее боль и вовсе утихла, оставив вместо себя странную пустоту.
— Что ты сделал! — закричала я. — Не смей!
— Иди ко мне, — не обращая на меня ровно никакого внимания, продолжал настаивать колдун. Глаза его загорелись красным, чуть сузились, на губах появилась плотоядная улыбка, будто в предвкушении чего-то очень приятного.
— Нет! — мне почему-то до боли было жалко этого черного сгустка… почему-то казалось, что важно, безгранично важно не отдавать его этой нечисти. До слез жалко, до этих капелек горечи, что крупными жемчугом катились по моим щекам.
— Иди!
Сгусток всплыл вверх и послушно подлетел к колдуну. Тот поймал его на ладонь, потом открыл рот и… проглотил.
— Нет! — вновь закричала я, дернувшись. И застыла, вдруг поняв — все закончилось.
Стало тихо. Туман исчез. Пол, недавно теплый, теперь вновь холодил спину через тонкую ткань майки. Открылась дверь, и вбежавшая внутрь Ли дрожащими пальцами начала возиться с замком на моем правом запястье. Колдун не возражал.
— Катя… — прошептала Ли.
— Вкусная у тебя боль, — плотоядно улыбнулся колдун. — Когда вновь влипнешь в неприятности — приходи.
— Ты о чем?
— Бедная, наивная смертная. Вы так жаждите бессмертия, не понимая, насколько оно скучно. Ты умеешь чувствовать, я нет… потому я собираю чужую боль, — холодно ответил колдун. — Не напрягайся, девочка. — Он подошел ближе, нагнулся и погладил меня по щеке. — Больше тоска по родителям тебя не тронет.
— Ты!
Замок щелкнул, моя рука освободилась и я залепила колдуну пощечину. Тот лишь усмехнулся:
— Ты…
Вот откуда эта паршивая пустота в груди. Вот откуда слезы на щеках. Он забрал мою боль, нечто святое, последнее, что от них осталось. Почему?
Колдун легко коснулся оков, и я вдруг оказалась свободной. Но руки больше не распускала. На смену нездоровой активности пришло удушающее равнодушие. К чему уж теперь… эта гадина спасла мне жизнь и взяла за это плату. Ничего более.
— Вот именно, — прошептал господинчик, который, оказывается, тоже очень даже читал мои мысли. Он развернулся, танцующей походкой направился к двери. У самой створки остановился, посмотрел на меня и вдруг сказал: