Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен
Шрифт:
— Увы, я не могу.
— Не можете? Нет, вы не хотите! Мы с матерью давно не виделись! Долго ли еще вы будете держать нас в заточении? Но… на самом деле это неважно. Вам никогда не удастся разлучить нас! Сердцем я всегда с ней!
— А как же я? Почему вы не думаете о моем сердце? Почему отрываетесь от меня?
— Ваше сердце отдано шлюхе! Именно из-за нее вы сломали жизнь и мне, и королеве. Я должна примириться с таким положением? Вы ведь ради этого решили навестить меня? Тогда научите, как мне примириться с собой.
Она отвернулась, не дерзко и вызывающе — на вызов я мог бы ответить, —
«Нет, — мысленно произнес я, — мне хотелось увидеться с вами, убедить вас подписать присягу». Скверные резоны. Первый — эгоистичный, второй — политический.
Наше примирение оказалось невозможным. Совершенно невозможным. Отныне и вовеки Анна сделала нас врагами.
— Что это у вас за камни? — невпопад поинтересовался я, показав на странные плиты.
— Один паломник привез их из Назарета, — сказала она. — Для напоминания о том, что наш Господь ступал по обычным камням. И чтобы мы не забывали: святость и твердость идут в нашем суровом мире рука об руку.
— Мария! Вы нужны мне! Мне не хватает вас. Разве вы не способны понять меня и вернуться?
— Нет, если ради этого я должна отречься от матери, признав, что она не являлась вашей законной женой. Кроме того, я не могу оторваться и от моей духовной опоры — святой веры.
— Значит, мои притязания, взгляды, образ мыслей никогда не интересовали вас?
Неужели она так безоговорочно предана матери?
— О, я старательно изучила их. Я прочла все изданные вами прокламации, материалы парламентских заседаний и поняла все ваши рассуждения. Я знаю о вашем отлучении от церкви и очень переживаю за вас. В трактате «Assertio Septem Sacramentorum» мне ясно каждое слово. Отец, мне понятны ваши терзания, я ценю ваш возвышенный ум и духовную честность. Но вы заблуждаетесь!
Она приблизилась и мягко взяла меня за руку.
— Я не могу поддержать заблудшего, даже любя его… вопреки моему желанию!.. Ибо если он поверит в свою правоту, а я, в глубине души убежденная в обратном, последую за ним… то именно на меня падет кара Господня!
Да, нас с Марией объединяла взаимная любовь, хотя жизнь вынудила нас отказаться от нее. Ее душа горела мучительной жаждой воссоединения. Но у меня не было выбора.
— Тогда я вынужден считать вас неблагодарной, неверной дочерью! Вы должны подчиняться моей воле, поскольку я ваш законный суверен. И отныне вы не будете жить в этой резиденции. Ведь вы не принцесса, а мой незаконный ребенок, как и Генри Фицрой. Это глубоко огорчает меня, — добавил я, великодушно желая смягчить приговор. — Замечу, грех не всегда воспринимается однозначно. Но надо признать его безоговорочно, если о нем сказано Господом или в Священном Писании, несмотря на личное отношение. Ведь правда заключается в том, что ваша мать — несмотря на ее набожность — не могла стать моей законной женой.
— Зато смогла королевская шлюха! — возмущенно заявила Мария. — Сам Господь призывает посмеяться над вашим союзом!
— Не вам толковать Его Слово или говорить от лица Господа! — вскричал я. — Бросьте ваши сатанинские измышления!
— Нет, сама я ничего не истолковываю. Таковы протестанты, а я не имею с ними ничего общего! Я доверяю церковным догмам, как бы суровы они ни были.
— Я являюсь главой вашей церкви! — воскликнул я. — Такова Господня воля!
— При всем уважении, ваше величество, вы сами назначили себя главой. А не Бог.
Увы, она переступила черту. Между нами разверзлась неодолимая пропасть.
— Мне очень жаль, Мария, что вы говорите такие слова.
«Откажись от них!» — мысленно взмолился я. Мне так отчаянно хотелось ее понимания.
Она хранила молчание.
— Я знаю, что вы сказали их не подумав.
Молчание.
— Я не придам им значения.
— Нет, отец. Не стоит обманываться. Ведь я говорю правду.
Неужели хотя бы из милосердия она не могла оставить мне надежду? Иллюзию? Хотя, вероятно, иллюзии ближе к проклятию. И я слишком часто обольщался, довольствуясь ими.
— Значит, вы непреклонны? Как Мартин Лютер? — попытался я пошутить.
— Нам всем приходится бороться за свои убеждения.
Побледнев, она, однако, держалась непоколебимо и высокомерно. Куда исчезла любимая мной славная и кроткая девочка? Я потерял ее, время упущено, она выросла своенравной и упрямой. Значит, придется разговаривать с ней иначе.
— Что ж, превосходно. Подобное поведение показывает, что вы плохая дочь своему отцу. Таковой особе более не следует титуловаться принцессой, но придется удовольствоваться именем «леди Мария»… Отныне вам не понадобится огромная свита, ибо вы покинете Бьюли и отправитесь в Хатфилд, где будете исполнять роль служанки в свите законнорожденной принцессы Елизаветы… Там вы научитесь покорности и смирению, кои уготовил вам Господь.
Я ожидал возмущения, протеста. Но не дождался.
— Я покорная служанка вашего величества, — промолвила она, простершись предо мной на полу.
Как же мне хотелось склониться, обнять ее, сказать о своей любви. Но если она могла быть жесткой, то пусть узнает, что я могу быть еще тверже. Рубин разрезается алмазом.
— Безусловно, — процедил я, — я ценю ваше изъявление верности. Итак, мы постановили, что вы должны незамедлительно отправиться в Хатфилд-хаус и присоединиться к свите принцессы.
— Да будет мне по воле твоей [81] , — сказала она.
— Прекратите извращать Евангелие! Вы оскверняете его и позорите себя! Вы не Дева Мария, девчонка, и не смейте уподоблять себя ей!
81
Намеренно искаженная цитата из Евангелия от Луки, 1:38: «Тогда Мария сказала: се, Раба Господня; да будет Мне по слову твоему. И отошел от Нее Ангел».
Не унаследовала ли она склонность Екатерины к чрезмерной набожности?!
На обратном пути в Лондон мои спутники силились понять причину моего неудержимо спешного отъезда. Обед еще продолжался, когда я, ворвавшись в столовую, приказал им живо проглотить то, что они успели сунуть в рот, и срочно собираться в дорогу. Я даже не присел за стол, ухватил несколько кусков мясного пирога и мягкого белого хлеба и жадно поедал их на ходу, подгоняя неповоротливых придворных и заставляя их быстрее одеваться.