Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен
Шрифт:
Женщина, видимо, огорчилась еще больше.
— Но, ваша милость, тут у нас ничего…
Я слез с коня и направился к охраняемой ею двери.
— А мне ничего и не требуется, — успокоил я служанку, — ничего, за исключением места для легкой передышки и, возможно, глотка эля перед возвращением в Лондон.
Отступив в сторону, она пропустила нас в прохладный полумрак каменного дома.
— Вот Большой зал… — Старуха проводила нас в просторную комнату, едва ли имевшую основание именоваться Большим залом. — Сейчас принесу что-нибудь освежающее, — добавила она, спешно удаляясь.
Мы
Мои спутники смущенно топтались вокруг стола. Стульев тут не наблюдалось, а под ногами серел голый каменный пол. На дворе стоял июль, и камином сейчас не пользовались, так что мы не могли убить время, созерцая огонь.
Вскоре вернулась старая служанка. Она принесла поднос с золотистым кувшином и четырьмя кубками. Поставив его на стол, она наполнила кубки, вручив их каждому из нас. Потом оглянулась с виноватым видом, явно не зная, уйти ей или остаться. Вероятно, отсутствие слуг, готовых выполнить любую прихоть короля, можно счесть нарушением этикета, но уж совсем нелепо просить кухонную прислугу сыграть роль фрейлины. Дилемму разрешил донесшийся со двора цокот копыт: приехал Болейн. Через мгновение он ворвался в дом — должно быть, увидел королевскую сбрую лошади, привязанной во дворе, и сразу бросился разыскивать меня.
— Ах, ваше величество! Если бы я только знал! — начал он, готовый разразиться уверениями в своей преданности.
— В таком случае вы были бы колдуном, коих мне не хотелось бы держать при дворе. По правде говоря, я и сам не предполагал, что заеду к вам. Как же вы могли узнать о моей прихоти?
Он просиял улыбкой, но выражение лица оставалось тревожным, а глаза шарили по залу: нет ли там вопиющего беспорядка?
— Я польщен тем, что вы заехали без предупреждения. Сие означает, что вы считаете Хеверский замок своим домом, и я надеюсь, что вас не разочарует наш прием.
Домом? Кто же испытывает неловкость в собственном доме и, топчась во дворе, заглядывает в пустые окна? Нет, Хеверский замок — не мой дом и никогда им не будет.
— Благодарю вас, — с улыбкой ответил я и, отряхивая запыленную куртку охотничьего костюма, извиняющимся тоном добавил: — Мы охотились в ваших краях и посему…
Болейн, спохватившись, со все ног бросился проверять, хороший ли эль нам подали.
— Ваш эль превосходен, — успокоил его я, избавляя его от необходимости задавать вопросы.
— Возможно, вы желали бы подкрепиться более существенно? Дабы освежить силы перед обратной дорогой? А если надумаете задержаться… и удостоите нас честью остаться на ночь, то мы…
Болейн выглядел довольно забавно в своем неистовом желании всячески угодить мне и устроить радушный прием.
— Нет, Томас, — заверил я его. — Рано утром мне необходимо быть в Лондоне.
В зал решительным шагом вошел его сын Джордж и застыл как столб, увидев меня.
Этот красавчик лет двадцати разоделся по последней моде — на нем был превосходный бархатный костюм. Мне говорили, что юноша пишет музыку и хорошо играет на лютне. Я попросил молодого франта сыграть одно из сочинений, весьма смутив его такой просьбой. Однако он выразил готовность и принес инкрустированную перламутром лютню. Тронув струны, он спел нам песню об утраченной любви в минорном ключе. Она показалась мне весьма интересной и благозвучной, и я честно высказал свое мнение. Он показал мне свой инструмент, сделанный, по его словам, в Италии, и я должным образом осмотрел его и проверил звучание.
Затем появились леди Болейн и прочие домочадцы. Хлопоча по хозяйству, они развели в камине огонь, поскольку приближались сумерки, а вечерами и по ночам в старых каменных особняках сыро и холодно даже в июле. Но где же Анна? Почему-то я не мог заставить себя спросить, куда же она подевалась.
Солнце скрылось, но закатное зарево еще освещало землю, как бывает порой в середине лета. Болтая без остановки, Болейн семенил за мной, будто дрессированный щенок. Я не слушал его и отвечал неопределенно. Анна по-прежнему не выходила, а вскоре нам пора уезжать. Либо придется остаться и вынести долгий и утомительный ужин, устроенный в нашу честь.
Я прошел вдоль ряда окон. Стекла поблескивали в наборных свинцовых рамах. Отсюда открывался вид на крошечный сад и скромные угодья имения Болейна. Здесь протекала питающая ров речушка, по берегам которой росли плакучие ивы. Поднявшийся к вечеру ветер играл поникшими тонкими ветвями. Их темная зелень блестела, они метались из стороны в сторону, беззащитные перед его напором. Казалось, ветер терзает живые существа.
И тогда я увидел ее, она стояла у дерева: стройная фигурка с длинными распущенными волосами, взвивавшимися от ветра, подобно бурным волнам. Анна!
На ней было светло-зеленое платье, и оно тоже вздувалось парусом, вынуждая ее покачиваться, словно цветочный стебель. Потянувшись, Анна коснулась рукой ветки, и мне подумалось, что я в жизни не видел более изящного движения.
Я взирал на нее, застыв у окна. Вероятно, это продолжалось довольно долго, потому что подошедший поближе Томас слегка кашлянул.
— Моя дочь Анна, — сообщил он, — вернулась домой, кардинал запретил ей появляться при дворе. Весьма несправедливо…
— Уверен в этом, — отвернувшись, бросил я. — Мне следует побеседовать с вашей дочерью.
Еще раньше я приметил выходящую в сад дверь и устремился туда.
— Прошу вас, не надо меня сопровождать, — сказал я плетущемуся за мной Томасу. — Я хочу прогуляться в одиночестве.
Не дав ему времени на возражения, я вышел и резко захлопнул за собой дверь. Она издала особый звук — видно, была хорошо пригнана. Что ж, в зимнюю стужу виконт должен радоваться отсутствию сквозняков в его зале.
Но эта невольно мелькнувшая мысль совсем не волновала меня. В отличие от стройной особы, стоявшей в дальнем конце сада. И я решительно направился к ней.
Она, должно быть, услышала мои шаги, однако не шевельнулась, хотя я был уже в двух футах от нее. Порыв ветра вихрем взметнул ее юбки. Анна не накинула ни плаща, ни шали. Неужели ей совсем не холодно? Она по-прежнему не двигалась, лишь за ее спиной плясали пряди прекрасных блестящих волос.
— Госпожа Болейн, — громко произнес я, и она обернулась.